Кругом темно. Это какое-то неизвестное мне место, комната или кладовая, судя по небольшому размеру. На потолке висит одинокая лампа, и ее тусклый свет периодически гаснет. Воздух, пропитанный сыростью и пылью, неприятно забивает легкие. Голова разрывается от боли, она кажется тяжелой, словно сверху положили кирпичи. Во рту сухо – я бы не отказалась от глотка воды, но что-то мне подсказывает, что желание и реальность в этом месте совместить будет непросто.

– Очнулась? – спрашивает Дима отстраненным, мрачным тоном, означающим одно: произошло что-то очень плохое.

Я с трудом фокусирую взгляд и замечаю его разбитую губу. Мы сидим на какой-то кушетке, которая на мои движения отвечает противным скрипом. Я сижу у стены, а Люк у спинки кровати, с правой стороны. Его руки спрятаны за спиной. Почему-то кажется, что он не может их оттуда убрать, и это меня пугает.

– Что… что произошло? – перехожу на шепот.

– То, что я никак не мог предусмотреть, – со вздохом говорит Дима. В тусклом освещении его глаза выглядят мутными, покрытыми пленкой. – Оказывается, у твоего отца больше врагов, чем мы предполагали.

– Что это значит? Я… я помню только, как какой-то парень целился в нас и… Что с твоей губой? – Я протягиваю руку, хочу дотронуться до его губы, понять, насколько глубокая рана, однако он резко отворачивается, всем видом демонстрируя, что не готов пересекать имеющуюся между нами границу.

– Какие-то ребята решили, что смогут срубить бабла на тебе. Если честно, я никого из них не знаю. Прости, – на последней фразе его голос приобретает виноватый оттенок. Он склоняет голову и снова вздыхает.

Меня не покидает мысль, что Диме больно, что эти люди сделали с ним что-то, о чем я не знаю, ведь не просто так у него связаны руки, а у меня нет. Зачем они его связали? Чтобы Люк не смог дать сдачи? Конечно, он-то физически сильный, готовый к каким-то подобным ситуациям. А я для них так, пустячок, который даже постоять за себя не может.

Осознание проклятой реальности разрывает сердце.

– Нас… похитили? – прихожу я к вполне логичному и до ужаса печальному заключению. Мне хочется, чтобы это предположение никогда не подтвердилось. Хочется отмотать время к пяти утра и сказать себе: сегодня плохой день для побега. Но когда Дима коротко кивает, я судорожно прикусываю губу.

– Не думаю, что дело затянется, – сообщает он.

Его слова звучат как утешение, однако я прекрасно помню, что значит «бесконечность». Когда время замирает. Когда мир превращается в сплошной ад. Когда звуки замолкают, и единственное, что может успокоить – ритм собственного дыхания.

– Почему? – шепотом уточняю я.

– Банальная схема. Похищение. Деньги. Свобода. Эти люди ждут мешок с зелеными купюрами. Завтра или сегодня вечером они получат его и отпустят нас, – Дима смотрит в стену, будничным тоном рассказывая мне наше недалекое будущее. Он снова выглядит жутко спокойным, словно нам не угрожает опасность. Этот парень не иначе как себя Кларком Кентом возомнил. Что ж, если так, то мое тело и душевное состояние далеки от бронебойного, поэтому я никак не могу перенять его хладнокровие.

– Ты так спокойно об этом говоришь…

– Я просто знаю, что будет дальше.

– А если… – Я запинаюсь и делаю очень болезненный вдох.

Комната невероятно маленькая, серая и пыльная, словно ее подготовили для мышей, а не для людей. Здесь всего одна койка – та, на которой мы сидим, и дверь, видимо, ведущая в туалет. Окон нет. Звуков нет. Меня словно вернули в прошлое.

– Все будет в порядке, Вероника. Ты должна верить мне, – просит Дима.

Я придвигаюсь к нему и подтягиваю к себе колени. Утыкаюсь в них подбородком и смотрю на стенку перед собой. Зеленая. Точнее, темно-болотная. И пространство вокруг так давят, словно нас поместили в тюрьму. Куда-нибудь в самый центр океана, откуда, даже если захочешь, не сможешь выбраться.