Был песней, связующей души,
Потерянный общий язык.
Когда-то ещё мы отыщем
Согласья чарующий раем,
Ласкающий грубые уши
Потерянный общий язык!
(1985, Трускавец)
Вечерний гость
Я был один. И был один мой дом.
И был один в полу поющий гвоздь.
Но он пришёл, и мы уже вдвоём —
Я, дом и гвоздь, – и мой вечерний гость.
И был нарушен грусти карантин,
И новым был я, новому учась.
Но он ушёл, и снова стал один —
Дом, гвоздь и я… как собственная часть.
(1981)
Вирус Z
Высохшая, как таранка,
Браслетом звеня о браслет,
Ему нагадала цыганка
Много счастливых лет.
Он слушал её, убогую,
И, ручку ей золотя,
Думал: «Ну, вот, ей-богу,
Природы еще дитя!
Не надо мне знать, что будет,
И незачем в душу лезть.
Судьба нас сама рассудит,
И то хорошо, что есть».
Весь день он, судьбой ведомый,
Крутился в её колесе,
Подружку довёл до дома
И в поздний троллейбус сел.
А там уже были трое,
Под градусом не слегка:
«Эй, ты, дерьмо коровье!
Болеешь за ЦСКА?»
А он отвечал: «Да что за них болеть?
По мячу ногой попасть не могут.
По ним бы панихиду петь,
Да от их игры разбирает хохот».
На следующей остановке
Три здоровенных лба
Схватили его за локти —
Рассудит их, знать, судьба!
И вытащили, и в парке
Всадили в висок кастет.
Шепнул он в ответ цыганке:
«Много счастливых лет…»
И мёртвого долго било
Бутсами сволочьё,
А всем интересно было
На тело глядеть ничьё.
Глаза его так отверсто
Вливались в небесный свод,
И праздновал вирус зверства
Удавшийся свой налёт.
К чему утешаться ложью!
Как пыль с чердака в матрас,
Сквозь толстую нашу кожу
Он проникает в нас.
Прозревшие чрезвычайно,
Сопливые малыши,
Мы рано узнали «тайну»,
Что «нет в телесе души».
На знании том и вырос
В век атома и орбит
Убийственный этот вирус,
Души обезьяний СПИД.
Ни духа нам нет, ни буквы
И все небеса пусты,
И ходят по свету куклы,
И жгут над собой мосты.
Ни в шутку и ни серьёзно
Живём, по делам спеша,
И как бы не вспомнить поздно,
Что в теле была душа!
(1987)
Возвышение хама
…А в Смутный год возвысилось хамьё.
Провозгласив всеобщее ничьё,
Оно, свою победу торжествуя
И силу вертухайную почуя,
Воздело свиномордие своё.
И, где сияли храмы, – там гнильё,
Где колосились нивы, – там быльё,
Где расцветали сёла, – строй в ружьё
Да за «колючкой» – зэчное рваньё,
Да воровское грает вороньё.
Играя в «классы», наточив копьё,
Всемирный бой затеяло хамьё,
И миллионы нерасцветших жизней,
Забытых, не помянутых на тризне,
Вмиг обратились в пепел и смольё.
Но свои классы есть и у хамья
(Да, собственно, о том и речь моя):
Одно хамьё доносы лихо строчит,
Другое всё великое порочит,
А третье строит «планов громадьё»,
Прекрасно зная: все они – враньё.
Но после возвышения хамья
Нет прежних нот и в песне соловья…
(2004)
Волшебная палочка
Волшебная палочка в куче ненужных вещей
У старой хозяйки лежала забыто в сарае.
Её обронил где-то разгорячённый Кощей,
С Иваном Царевичем будучи в страшном раздрае.
Пруток приглянувшийся долго хранила она:
Подвязывала помидоры в подворном масштабе,
Да вот постарела, и стала теперь не нужна
Для дел огородных волшебная палочка бабе.
Не знала она, что за сила была в том прутке;
Не ягоды зрели на стеблях – природы шедевры
В ответ на молитву, и в тихом, слепом закутке
Хозяйка из сочных томатов крутила консервы.
Свозить урожай помогала лихая родня,
Что вся в один день, как большая и шумная стая,
Слеталась на грядки, и было им день ото дня
Всё радостней жить, подкрепляясь и приобретая.
Но в спину вступило и крайний приблизился срок,
Никто из родных не помог заготовить рассаду,
И еле вставала, больная, не чувствуя ног,
И с горькой бессонницей бабе уж не было сладу.
Детей и внучат вспоминала она по ночам,
И всё сокрушалась: как жить будут новую зиму?