– Поглядим, – согласился странник. – Да как бы не проглядели.

На том инок и странник разошлись. Странник в котомку спрятал кружку, вскинул котомку за плечи и скрылся на лесной тропе среди деревьев, а инок, погнал коровку, более поглаживая, чем похлестывая прутиком, за монастырскую стену.

22–23.10.2003 г.

Пара троек котов с облезлой, свалявшейся шерстью шло по пустынной улице за катафалком мадам. Коты эти были не из тех, что обитали в ее квартире, а бродячие, бездомные и дворовые, которым она выбрасывала остатки жирных обедов своих домашних котов. Их было семеро, истинных хозяев квартиры, а она, домовладелица, как ни верти, состояла у них в услужении. Для них стояли диваны и кресла для них, были расстелены ковры и подстилки, готовились специальные кошачьи кормежки и два раза в неделю прибирала пожилая домработница, тихо кляня про себя всю эту кoтoвасию. Иногда коты дрались, и тогда их разнимали собаки: у мадам жили еще три собаки – собачонки немыслимых азиатских пород, любимое лакомство корейцев. Сама мадам состояла в обществе защиты животных и активно боролась за их права. На ее счету числилось несколько тяжб с особами, уличенными в дурном обращении с братьями меньшими. И особам этим не поздоровилось. Она подбирала брошенных котят и отвозила в приют для беспризорных зверюшек, а однажды спасла еще слепой выводок от участи быть закрытым в землю.

Мадам жила одна, не считая, естественно, этого зверинца – объекта ее волнений и опеки; претенденты в мужья в доме появлялись и исчезали чаще, чем эти коты.

И вот кошачья масленица кончилась в одночасье: мадам вынесли ногами вперед. Домашние питомцы разбежались, куда глаза глядят, и, не приученные к улице, канули в неизвестность. На кладбище провожать пошли только бездомные, бродячие, облезлые коты, да и те по дороге исчезали один за другим.

А душа мадам приблизилась к эфирным высотам и готова была в упоении возноситься выше, туда, где эфир становился легче и лучезарнее, но натолкнулась на полупрозрачное, почти невидимое, однако плотное облако, в высоты эти ея не пропускавшее. Она попыталась обогнуть его, слева, справа, но только различила слепленных, свернутых в клубок прелестных существ, напоминающих эльфов, вернее, малышей эльфов от трех до пяти лет, с голубыми, розоватыми, зеленоватыми трепетными прозрачными крыльями. Эти призраки эльфов не сводили с нее своих не по-детски печальных глаз.

– Что вам надо?! Кто вы?! – взмолилась обессилившая в тщетных попытках прорваться душа мадам.

– Мама, мамочка! – загалдели призраки-эльфы, и от этих слов ей стало так тепло и приятно, как не бывало даже тогда, когда самый пушистый из котов забирался на колени и заводил свою ласковую песню. – Мы твои дети! – и шумно забили, забили крылышками так, что поднялась белая искристая пыль. – Девочки, – сладко пропели они, и им вторило плывущее эхо, – и мальчики!

– Какие дети? У меня не было никаких детей! – встрепенулась душа мадам.

– Были, были! – зарокотали дети, – были и есть. Ты же нас видишь!

– Вижу, – сжалась душа.

– Только мы не рождённые. Так и останемся не рождёнными среди небесных кущей, сиротами в надоблачных широтах… и меридианах. Ты нас не захотела…

– А с пап не спрашивается? – попыталась защищаться душа мадам.

– Мы подождем и пап, – мечтательно вздохнули души, не ставшие детьми. – Папа. Так хочется познакомиться. Мы ведь могли с ним ходить на рыбалку или за грибами… Не пошли. Потому что последнее слово всегда было за тобой, мамочка!

– Ах, – поникла душа мадам , – а чем бы я вас кормила?

– А что это такое: кормила? – удивились детские души.