Илья что-то говорил деду, когда тот вдруг встрепенулся и попытался встать с кровати. Но у него не получилось. Пружины недолго покачали свалившегося деда, и только они успокоились, он начал. Начал нервно.

– Ты думаешь мне нравится такая жизнь, – голос деда и без того сиплый, совсем заглох.

Илья тут же подскочил на кухню и скоро вернулся со стаканом воды. Он пытался успокоить разволновавшегося деда, но тот только вошел в раж. Большими и частыми глотками осушив стакан до дна, он продолжил.

– Думаешь, я не хочу моря или гор? Думаешь, я хочу считать каждую копейку? Думаешь, я хочу хрипеть, кашлять, корчиться? Хочу тяжело дышать, есть на завтрак, обед и ужин эти поганые таблетки? С трудом доходить до туалета?

Голос Владимира Романовича сорвался. В глазах блеснули слезы.

– Думаешь, я не хочу нянчить внуков? Не хочу давать советы своим детям? Думаешь, я не хочу быть нужным? Но всем плевать на старого больного деда. Всем. И даже моим детям. Мы подняли их на ноги, мы по пять раз вставали за ночь, чтобы их успокоить. Мы работали, как проклятые только бы у них все было, только бы они ни в чем не нуждались. А сейчас…. А сейчас им не нужен старый и больной отец, – он негромко заплакал.

Илья принес еще воды. Сел рядом, приобнял старика. И в его глазах я увидел слезы.

Прошло около двух минут. Старик медленно протер глаза. Прокашлялся. Сделал глоток воды.

– Простите, – чуть слышно произнес Илья, – Я не хотел, чтобы так получилось, – в лице его проявилось выражение глубокой печали.

– Ты последний человек, кто должен просить у меня прощения, – сказал Владимир Романович, – Только ты и есть у меня, – было видно, как важны для Владимира Романовича эти слова, и как много моральных сил он прикладывает, чтобы их произнести.

И вновь пауза.

– Только посмотри на них, – Владимир Романович кивнул головой в сторону телевизора, – Какие танки! Какие ракеты! Какое оружие! Сколько денег вбухано в это все. А между тем, сотни тысяч стариков не могут найти лишней копейки. А те старики, что дали им возможность бряцать всем этим сейчас, которые дали вам мирное небо, как они любят говорить, живут хуже, чем в войну. В войну пусть и не было хлеба, но люди были честнее. Так говорил мне мой отец. И я это знаю.

Тишина.

– Я сорок лет отпахал на нашем заводе, – взволнованно проговорил Владимир Романович, – По двенадцать часов. Отдавал всего себя. Три года в армии. Всегда исправно платил все эти налоги. Разве я не заслужил Италий и Испаний? Океанов с пирамидами? Ладно, я. Моя пенсия более-менее. А моя соседка. Восемь тысяч. На ней еще и сын со своей семьей, который не может найти работу. Восемь тысяч! Стыдно. Тьфу.

Тишина.

– Разве мы хуже этих немцев, этих американцев? Хуже?

– Нет, конечно.

– А, получается, хуже. Недостойны мы океанов. Понимаешь? Недостойны и все.

Владимир Романович сердито глядел в телевизор.

– Разве мы не заслуживаем океанов, – вдруг резко повернулся он к Илье.

– Больше всех в этой стране, – твердо ответил Илья.

Владимир Романович тяжело дышит. Грудь вздымается и опускается. Долгий вдох, медленный хриплый выдох. Мне было безумно его жаль. Не помню, когда к тому моменту я в последний раз испытывал это чувство. И вообще, другие чувства, помимо боли и горечи. Но сейчас мне было до безумия жаль этого пожилого человека.

– Я купил продуктов, – сказал Илья после очередной недолгой паузы, – Сейчас приготовлю суп, – Он собрался подняться с кровати, но Владимир Романович остановил его жестом.

– Оставь, – сказал он, чуть успокоившись, – Я и сам могу приготовить. Спасибо.

– Да не за что. Может, все-таки я….