– Меня освободил великий бог.

– Нет, еще не освободил, – возразил Коссал.

– Ну так освободит. Ананшаэль что ни день оставляет в мире свой след. В отличие от так называемых богов дельты.

– Которых ты считаешь всего лишь выдумкой?

– Между выдумкой и подлинными бессмертными божествами, ползающими в камышах, я выбираю выдумку.

Жрец изучал меня, изнутри щупая языком впалую щеку.

– Бессмертны не только боги.

– Ты о кшештрим? – уточнила я, не сразу уловив его мысль. – Или о неббарим?

– Неббарим – это миф, – пренебрежительно отмахнулся Коссал.

– Как и кшештрим, – ответила я. – Теперь уже точно. Мы их всех перебили в войнах.

Коссал нахмурился, взял со стола свою флейту и, не поднимая к губам, обозначил пальцами несколько нот.

– Не всех.

Я уставилась на него:

– Ты думаешь, кто-то выжил? Скрылся?

– Я это знаю. – Его пальцы сыграли короткое арпеджио.

– Откуда?

– Большую часть своей жизни я охочусь за ними.

– Не всякий охотник находит добычу, – ответила я.

– Двоих я нашел. Обоих отдал богу.

Он проговорил это так равнодушно, так небрежно, будто зарезал овцу или выпотрошил рыбу, а не отыскал и убил последних выживших бессмертных. Подняв флейту к губам, он проиграл несколько нот веселой мелодии, которую мы слышали при входе в город, перевел мелодию в минор, замедлил темп, и плясовая вдруг обернулась заупокойной.

– Зачем бы кшештрим стали прятаться в дельте? – спросила я, еще не вполне поверив.

Коссал, проиграв несколько тактов, опустил флейту.

– Надо же им было где-то прятаться. На них это похоже.

– Зарывшись в грязь?

История описывала их иначе. Хроники рисовали кшештрим бездушными, но блистательными созданиями: зодчими, изобретателями, овладевшими недоступным человеку знанием.

– Став богами, – поправил жрец. – Обратив в свою пользу людское легковерие. Они могли задумать Домбанг как эксперимент.

– Первые его жители как раз от кшештрим и бежали, – упорствовала я.

– А если побег не удался? – повел бровью Коссал.

Мое воображение отказывалось это принять: Домбанг, его тысячелетняя история, сотни тысяч горожан – игрушка горстки бессмертных?

– Ты думаешь, они здесь?

– Возможно, – пожал плечами жрец. – Или нет. Я не буду гадать.

– А если да?

– Им давно пора повстречаться с нашим богом.

Он постучал флейтой по ладони, то ли взвешивая ее, то ли пытаясь выколотить застрявший звук, и снова поднес инструмент к губам.

Проснувшись, я увидела разлитый в небе предвечерний свет. Ножи, хоть и не использованные ни разу после моста, я вытянула из чехлов и провела по клинкам промасленной тряпицей, после чего снова пристегнула к бедрам. За пятнадцать лет я привыкла к ним, как к одежде, каковую сейчас сменила на местные свободные штаны и высохший жилет. Выйдя на площадку, я заметила за столиком у стойки Элу с кувшином охлажденного сливового вина.

– Пирр! – радостно окликнула она, помахала рукой и знаком попросила полуобнаженного прислужника принести второй бокал.

Наливая мне, она с откровенным восхищением любовалась его лепными мускулами, а потом сунула парню серебряную монету. Он, дивясь такой щедрости, поднял бровь и благодарно кивнул. Эла, склонив голову к плечу, улыбнулась.

– На эти деньги могла бы купить еще бутылку, – заметила я, когда подавальщик отошел.

Эла весело рассмеялась:

– Мне не бутылка нужна. – Она оттопырила губы, отхлебнула вина и добавила: – Не только бутылка. Как прошла ночь? Я послушала, о чем говорят здесь, на площадке…

Нагнувшись поближе ко мне, она промурлыкала:

– Ты нашалила?

Я приказала себе сидеть как обычно, не коситься через плечо.

– Какая таинственность! – улыбнулась Эла шире прежнего. – Расскажешь?