– Вы меня огорчаете. – В его усмешке не было и тени огорчения. – Страшно подумать, что у такой женщины, как вы, сложится дурное мнение о нашем городе. Не позволите ли сопровождать вас нынче вечером? Если вам по вкусу сливовое вино, я знаю одно заведение…

– Предпочитаю квей, – перебила я.

Он поднял бровь:

– Крепкий напиток для крепкой женщины. Я знаю место…

– Восхитительно, однако сейчас мне нужен тихий столик и общество большой чашки та.

Незаметно было, чтобы моя резкость его обескуражила. Он подмигнул и с отработанным полупоклоном указал мне местечко в дальнем конце площадки, у самых перил. Усаживаясь, я поймала себя на том, что постукиваю пальцем по пристегнутому к бедру ножу. От памятника Гоку Ми я уходила в превосходном настроении, а вот заигрывания юнца почему-то его подпортили. Дело было не в его авансах – мне приходилось тысячу раз получать предложения и похуже в десятке разных городов. По правде сказать, меня задела обыденность разыгравшейся сценки: пригласил он меня так легко и отказ принял с полным равнодушием. Это напомнило мне, что множество людей без труда правят путь по морям романтики и соблазнения; что всем, кроме меня, так легко даются любовь и ее более грязные производные.

– Дурная привычка.

Подняв глаза, я обнаружила, что напротив сидит Коссал. Он сделал единственную уступку домбангской жаре – сменил тяжелое одеяние на другое, из тончайшей шерсти.

– Разговаривать с людьми? – уточнила я.

– И это тоже. Но я о ноже.

Я спохватилась, что так и постукиваю по нему пальцем. Поморщилась и отвела руку, взялась вместо ножа за чашку.

– Где Эла? – спросила я.

Он, пожав плечами, выложил на стол свою флейту.

– Запуталась в голых телах, полагаю.

Пока Коссал махал подавальщику, требуя и себе чашку та, я всматривалась в его морщинистое лицо. Ему не шло слово «старый» – оно слишком крепко связано с другими: «дряхлый», «хворый». Годы не обошли Коссала – на его бритой голове виднелись старческие пятна, на длинных изящных пальцах выпирали узловатые суставы, – но жрец, как добрая сталь и хорошая кожа, с годами делался лишь крепче, будто его тело десятилетиями только и дожидалось старости. Его связь с Элой казалась необычной, но не нелепой.

– Тебя это не волнует? – спросила я.

– Волновало когда-то. В прежние годы я отдавал богу всех ее любовников.

– Сколько таких набралось?

– Сорок пять.

– А твои знакомые среди них попадались? – захлопала я глазами.

– Четверо жрецов Ананшаэля и две жрицы. Одна была старой подругой.

– Ты поэтому остановился?

Коссал, пригубив та, покачал головой:

– Остановился, потому что мне за ней было не угнаться. Она меняет постели быстрее, чем я успеваю убивать.

Я еще не придумала, что на это ответить, когда от столика поодаль донеслось громкое восклицание. Обернувшись, я увидела, что рослый мужчина в голубом жилете торопливо шепчет что-то склонившимся к нему людям. Слышно было плохо, но «Гок Ми» и «кровавые длани» я уловила.

– Так-так, – протянул Коссал, разглядывая меня сквозь поднимавшийся над чашкой парок. – Как видно, слухи о твоих ночных трудах от тебя не отстали.

Он не то чтобы кричал, но и не понизил голоса.

– Ты следил за мной?

– Пришлось, – кивнул он.

– Я думала, ты поблагодаришь меня за знакомство с величайшими городскими монументами.

– Монументы – это вершины Анказа. А тут гнилые доски и уйма тухлой воды.

– Я тебя не видела.

– Разумеется. Ты так увлеклась живописью.

– А ты заметил, что за мной еще кто-то следил? – нерешительно спросила я. – Высокий, с татуировкой на лице.

– Неподходящая наружность, приметная, – кивнул жрец.

– В городе – да. А в дельте его лицо сливается с камышами.