– Его, – заговорила я, – зовут Рук Лан Лак.

– Рук Лан Лак, – повторила Эла и изящно облизнула губы, словно имя оставило на них соленый привкус. – Расскажи мне про Рука Лан Лака.

Я колебалась. Моя история представилась мне камнем на краю обрыва: сделай шаг от настоящего, и падения уже не остановишь.

– Он здесь, – неуверенно заговорила я. – Должен быть здесь. Год назад был.

– Как ты узнала? – выгнула брови Эла.

У меня загорелись щеки.

– В прошлом году Тремиэль работала по найму в Домбанге. Когда она вернулась в Рашшамбар, я ее спросила про Рука.

Эла восторженно захлопала в ладоши:

– Ты его выслеживала! И при этом всю дорогу до города оплакивала жесткость своего холодного бесчувственного сердца! Однако… – прищурилась она, – в Домбанге четыреста тысяч человек. Как Тремиэль его узнала?

– Он не просто человек, – поморщилась я.

– Все мы просто люди, Пирр. Это едва ли не первый из уроков Ананшаэля.

– Пусть так. Но я хотела сказать, что он здесь известен.

– Не люблю знаменитостей, – цокнула языком Эла. – Много лет назад во Фрипорте я влюбилась в одного вестеда. Ничего хорошего не вышло.

– Я в него не влюблена.

– Однако намерена влюбиться.

– «Намерена» слишком громко сказано, – досадливо фыркнула я.

Раскручивая вино в бокале, Эла задумчиво поглядывала на меня поверх края.

– Не разочаровывай меня, уверяя, что за месяц пути в твоей голове ни разу не блеснула мысль, как к нему подобраться. Люди говорят: «Влюбиться – как в лужу свалиться», будто можно влюбиться по рассеянности. Я же полагаю наоборот – влюбляются всегда обдуманно.

– Я знаю, как добиться его внимания.

Эла ждала, неспешно попивая вино. Я оглянулась, прикидывая расстояние до соседнего столика, потом склонилась вперед, обхватила ладонью бок графина в бусинках тумана и прижала ее к дереву столешницы. Когда я отняла руку, на жаждущем дереве остался отпечаток. Я почти сразу стерла его ладонью.

– Знаешь, что это?

– Зверь о пяти ногах и без головы?

– Это символ, – понизив голос, проговорила я.

И сбилась, не зная, как продолжить. Эла выждала немного, закатила глаза и, обмакнув палец в вино, вывела два сцепленных посередине полукруга.

– Вот это символ, – подделываясь под заговорщицкий шепот, сообщила она. – Все не могу решить, на что он больше похож: на попку или на пару округлых грудок.

Она еще понизила голос:

– Ты могла бы послать его этому Руку запиской и спросить, что ему больше по вкусу.

– Я и так знаю, что ему по вкусу.

Эла округлила губы буквой «о».

– Тем проще будет его соблазнить.

– И соблазнять я его не собираюсь.

Жрица все так же напоказ помрачнела:

– Какое разочарование! Я, как свидетель, что ни говори, обязана была бы засвидетельствовать… – Она покачала головой. – Ни соблазнения, ни задницы, ни грудей. Что же тогда?

– Восстание, – выдохнула я, припав к столу.

– Это такая поза для соития? – захлопала глазами Эла.

– Это пропасть, над которой не одно десятилетие висит Домбанг.

– Висит… какая скука.

– Если мы его подтолкнем, станет веселей.

– Мы? – повторила Эла. – Не забывай, я здесь ради танцев и нарядов.

– Можешь подобрать славный наряд для бунта.

– Для веселья любой повод хорош. – Она нахмурилась. – Но какое отношение это имеет к…

Она долго и старательно подмигивала мне, прежде чем кивнуть на остатки влажного отпечатка.

– Это, – спокойно сообщила я, – «кровавая длань».

– Кровь я бы узнала, – возразила Эла. – Она красная.

– Будет красной, когда я всерьез возьмусь за дело.

– А в чем «дело», не скажешь?

Ближайший к нам гость сидел в десятке шагов, к тому же благодаря музыке не смог бы подслушать. И все-таки я старалась не повышать голоса.