Мой отец оттрубил сталеваром 22 года и, выходя на пенсию, получил маленькую алюминиевую медальку «Ветеран Труда» и радиоприёмник «Луч». В мартене он оставил здоровье и в общей сложности шесть пальцев на обеих руках. Его кожа была покрыта рубцами многочисленных ожогов, и каким-то образом в ушную раковину залетела капелька раскалённого металла, от чего он оглох на левое ухо, но вопреки всему папа гордился своей трудовой биографией и любил повторять: «Эта работёнка – для настоящих мужиков». Собственно говоря, это он вручил мне кайло и лопату осенью 1985 года, прекратив моё разгульное лето и серебристый полёт стрекозы.

– Я подыскал тебе работу у нас в цехе, – сказал он как-то воскресным утром.

– Какую? – поинтересовался я, широко зевнув.

– Ферросплавщик.

– Звучит гордо, – пошутил я, махнув кусок масла на батон. – Ты знаешь, папуля, я пока не нуждаюсь в работе… Надо осмотреться после школы, подумать о своём предназначении… Тем более скоро в армию.

Папа свёл в кучу густые чёрные брови и ударил кулаком по столу, от чего посуда подпрыгнула в едином порыве.

– Юрочка, успокойся. Тебе нельзя нервничать, – запела мама свою «колыбельную», но отец уже орал во всю глотку:

– А жрать ты хочешь каждый день?!!

Глаза его в тот момент горели, как у Мефистофеля в известном спектакле.

– Юра, ну что мы ребёнка не накормим? Пускай погуляет до армии.

Бедная мама! Она всю жизнь была амортизатором между нами, и частенько ей доставалось больше, чем мне.

– Он и так уже всё прогулял! – шквалисто ревел мой предок. – Не хочет учиться – пускай идёт вкалывать! Тоже мне стрекозёл выискался! Одни девочки на уме да гулянки!

Я медленно положил на тарелку золотистый бутерброд с маслом и так же медленно поднялся со стула…

– Вернись, я тебе сказал! – крикнул мне в спину отец, когда я выходил из квартиры.

– Да пошёл ты… – прошептал я и хлопнул дверью.

Через неделю я уже кидал в бункер ферросплавы и, закуривая «приму», вспоминал прошедшее лето, и неизменная улыбка появлялась на моей грязной физиономии. Я вспоминал, как скрипели уключины прокатной плоскодонки, как щурилась на солнце моя девочка, раскосая и без того похожая на кошку, гибкая, шоколадная от загара, с чувственной смоляной чёлкой, как она постоянно поправляла сползающую бретельку, как смотрела на меня тревожным взглядом, когда кипучая волна захлёстывала лодку, и, словно обёрнутый в туманную органзу, впереди маячил Остров Любви.

В то жаркое лето он как будто всплыл для нас из недр Тагильского пруда, поросший дикими яблонями и цепкими клёнами. Этот остров был только для нас: мы ни разу никого там не встретили и не нашли даже человеческих следов, – нам казалось, что он существует только в нашем воображении.

Фатима – так звали эту девочку – приехала из далёкого солнечного Темиртау к своей тагильской тётушке погостить. Мы познакомились в парке Бондина, на набережной, – она подсела ко мне на лавочку и спросила, что я читаю… Я пристально посмотрел на неё и отметил для себя, что она чертовски хороша. Азиатские глаза и сияющая улыбка подчёркивали её неповторимый шарм. С первой же секунды она окутала меня гипнотическим обаянием. Когда она улыбалась, от неё исходила такая мощная энергетика, что только с ног не сбивала, а если к этому ещё прибавить её слегка изогнутые голени, отполированные солнцем до шоколадного блеска, смуглые жилистые ляжки, грязные щиколотки и маленькие аккуратные пяточки, обутые в песочные сандалики, то я не смог остаться к ней равнодушным и сердце моё дрогнуло.

В то время я был крайне замкнутым и молчаливым, но Фатима каким-то образом сумела меня разговорить, и я поведал ей краткое содержание книги, на обложке которой было вытеснено позолотой «Над пропастью во ржи».