– Ну что, влип, очкарик?

– Проваливай отсюда. Без тебя разберемся, – пробурчал я, открывая входную дверь; в углу, у самого косяка, я увидел ярко-голубой зонт, на поверхности которого резвились весёлые афалины.

– И зонтик свой забирай… Своего барахла хватает.

– Может… проводишь? Поздно уже… – Она замешкалась на пороге и даже попыталась устроить маленький скандалец: – Ну почему я должна тащиться одна?! Ты меня привез – ты меня и отвози!

Она топала каблучком, надувала щёки, гнула свои чёрные брови, бесцеремонно толкала меня в грудь, пытаясь выжать из этой ситуации максимум дивидендов, как вдруг мембрана моего уха буквально прогнулась под напором насыщенного и очень плотного баса, исходящего с кухни, – это прозвучало как пароходный гудок:

– Послушайте!!! Деточка!!! А не пойти ли Вам на хуй!!! – И уже гораздо мягче: – Хотя Вы там уже были полчаса назад.

Таня вздрогнула, замерла и посмотрела на кухню тревожным взглядом – самодовольная улыбка исчезла с её лица.

– Ну ладно, сама доберусь, – сказала она шёпотом и тут же крикнула с пионерским задором через моё плечо: – До свидания, Елена Сергеевна! Извините за беспокойство!

Вразвалочку, с достоинством, оттопырив и без того оттопыренную задницу, она выкатилась в коридор. Я закрыл дверь и с облегчением выдохнул. В тот момент я был уверен, что наши отношения закончились раз и навсегда. Всё! Хватит! Нагулялся!

На кухню я вернулся, как побитая собака. Было слышно, как гудит холодильник, – в доме установилась кладбищенская тишина. Лена сидела у окна и задумчиво смотрела в одну точку. Я помог ей раздеться, снял с неё ботильоны на высоченных каблуках и обнаружил, что у неё совершенно мокрые ноги; стянул с неё носочки, бросил их в стиральную машину и принёс тёплые шерстяные… Потом налил водки – мы выпили молча, и на бледном лице её появился слабый румянец.

Всё это время она не проронила ни слова – она как будто окаменела. Даже когда она отойдёт от шока и постарается забыть этот неприятный вечер – её сердце не забудет и она ещё долго будет поглядывать на меня с опаской и недоверием, ожидая от меня очередной подлости, и отныне она будет искать в каждом моём слове какой-нибудь подвох.

Она уже курила третью сигарету подряд, а я крутился тут же на кухне: помыл посуду, протёр полы мокрой тряпкой, поскольку она наследила, поставил чайник на плиту, нарезал бутербродов с сыром и с колбасой, – а что, естество своё берёт… И вдруг, словно очнувшись, она спросила:

– Ты меня любишь… хоть немножко? Или всё кончено?

От неожиданности я замер и вытянулся в струнку, словно легавая на дичь… Я даже слегка очумел – в этом балагане совершенно неуместный вопрос. «Заманивает… – подумал я. – Заманивает в какой-то блудняк. Прямо сейчас придумала. Что может быть страшнее раненой волчицы?»

Я мог бы понять всё что угодно: буйное помешательство, хлёсткий удар по щеке, прилетевшую в голову сковородку, отчаянное битьё подаренных на свадьбу китайских сервизов, опухшую физиономию с размазанными подводками и чёрными зигзаги в тональной пудре, небывалые пророчества и жестокие проклятия, обильно перчёные трёхэтажным матом, – но этот витальный вопрос совершенно выбил меня из колеи, ведь я приготовился врать и защищаться. «Месть – это такое блюдо, – подумал я, – которое подают холодным, и она сейчас пытается себя остудить. Интересно, что она задумала? Как решила использовать эту ситуацию?»

Я пытался выдавить из себя хотя бы слезинку, мне хотелось окутать её красивыми словами о любви, я хотел прижать её к сердцу, чтобы растопить лёд между нами, но у меня ничего не получалось: внутри не было никакого огня, только космическая пустота и какой-то странный рокот, нарастающий с каждой секундой и вызывающий животный страх.