Она ощутила, как прилив жара изнутри, то особое состояние, чему не знала словесного определения. Она увидела будущее брошенной дочери, как-то непостижимо привязанной к тому, кого она и обошла вокруг как монументальную колонну.

Он хмыкнул, но принял вид безразличия к чудачеству маленькой незнакомой тётеньки. Пелагея закрыла глаза и разочарованно выдохнула зажатый внутри воздух. Нет! Её дочь и тут болталась где-то по самому краюшку того сияющего контура, что вычерчивала судьба вокруг красавчика. А то и за его пределом, поскольку невзрачной и неудачно-случайной девочке с ним рядом не просматривалось. Может, она и выглянет пару раз с девичьей печалькой из-за плеча той, кто станет для него по-настоящему ценной, и всё! Чудес не просматривалось. Отринутая доченька – метафорическая хроменькая уточка будет лишь незаметной подружкой той феерической птицы, к кому фея счастья, всё же, заявилась. И не удастся ей сбросить свои серые пёрышки никогда. А всё же…

Пересечение судеб будет, но с кем-то, кого нет у Пелагеи в дне сегодняшнем. И такое вот будущее не просматривалось уже в силу невероятно отдалённой перспективы, сходящейся в незримую уже точку. В мистической же и обратной перспективе Пелагея ясно видела, что сын соперницы каким-то чудом даст продолжение её линии, – то, от чего отказался его отец.

– Уф! – она отчего-то вспотела. Она сочла себя умалишённой, пусть и на краткий миг. Но образ возник, и словно бы получил право на грядущее воплощение. Она увидела, – тем самым третьим своим глазом, – забавного ребёнка –девочку, светленькую и глазастую, которой придётся родиться в таких местах, кои в сказках названы тридесятым царством – тридевятым государством, когда у юного человека рядом останется за плечами не только его юность, зрелость, но и непостижимо насыщенный, запутанный длинный путь, где он потеряет больше, чем обретёт. Кем она, сей милый хрономираж, будет? Дочкой или внучкой? Кто, спрашивается, вмонтировал в Пелагею такую вот престранную особенность, не дар, поскольку проку в нём не было никакого и ни для кого. А может, всё блажь и временное помутнение сознания? Да и проверить ничего невозможно. Осталось только дожить до собственного же пророчества самой себе. Лик ребёнка возник изумительно ясный и забавный, а финал грядущей сказочки отчего-то тягостно томил тёмной и взбаламученной неопределённостью…

Затяжной диалог с сыном бывшей соперницы.

Встав рядом ещё ближе к панорамной стене обзора, она обратилась к знакомому незнакомцу, – О чём задумался?

. Он не без удивления взглянул на невысокую женщину с большой тёмной родинкой в центре лба. Пелагея не без умысла оставила родинку и не позволила её удалять ни в детстве, ни потом. Родинка давала ей не только то, что её запоминали с первого взгляда практически все, а и счастье. Личное счастье и везение во всех начинаниях и замыслах. А то, что когда-то у неё из любящих рук вырвали возлюбленного, что же, и это впоследствии принесло ей жизненную удачу. Она стала женой человека, подарившего ей, Пелагее, целую планету. А вот отец сына соперницы стал рядовым агропоселенцем в одном из купольных городов в Космосе. Красавица же Карина, ставшая Карин на немецкий лад, его давно бросила, засев и сама в какую-то музейную замшелую развалину в искрошившихся Альпах.

– Я думаю о тщете всего, – так он ей ответил. Не сразу сообразив, о чём он, она какое-то время впитывала в себя звучание его голоса, так похожего на тембр голоса ничуть незабытого изменника.

– То есть? В каком смысле всего?

– О смерти.

– О смерти? – тут Пелагея невольно педагогически успокоительным жестом тронула его весьма мужественно развёрнутое плечо. – Смерть приходит как необратимость и стирание всего достигнутого, хочешь сказать?