Снизу, из-под широких плоских листьев этих телесно-белых надводных красавиц, из глубокого омута в изгиб её спины целился стоячий вожделеющий взгляд. Молодая и возможная жертва убегала, унося свою горячую плоть, свою живую подвижную кровь, оставляя враждебный дух одного стынуть в его вековечном анабиозе. Равнодушное к её страхам, закрытое для человека в истинной своей водной сущности, озеро опять медленно застывало в зеркальную гладь. Оно светлело и подобно лунному камню адуляру мерцало призрачной иризацией белых озёрных лилий, чётко проявляя опрокинутое отражение хвойного старого бора, где и находилось озеро. Оно дряхлело, усыхало, съёживалось, отдавая свои прежние просторы суше. Высоченные сосны по его берегам были несопоставимыми малолетками в сравнении с его возрастом. Когда-то озеро имело внушительные размеры, а неизмеренное никем, непроглядное дно продолжало таить в себе угрозу слишком резвым смельчакам, пытающимся его переплыть. Ледяные ключи продолжали питать и поддерживать дикую угрюмую красоту.

В его центре-сердцевине как завиток далёкой Галактики голубело небо, вдоль берегов струилась чешуйчатая закопчённая бронза отражённых стволов сосен, а вместо лица самой Ксении, не подвластная законам дневной реальности озёрная гладь из сна отразила ту маску из старых запасников музея, в кракелюрах на красочном слое и застывшую в улыбке Будды. Ровный нос, идеальный овал, губы в блёстках. Смеясь, маска плакала, это изображали пошлые сердечки на щеках, имитирующие слёзы для внешнего зрителя. И стащить маску было невозможно. Она стала её кожей. Под ней не было её подлинного лица, оно стало каменным, как и всё вокруг неё – воздух, солнечные лучи, её прошлые и её настоящие мгновения, а будущего не будет.

– Доигралась, Коломбина обшарпанная!

Она увидела его удаляющуюся фигуру со спины, играющей великолепными мышцами под загорелой кожей. Он передёргивал плечами, стряхивая с себя остатки воды, как делает породистая псина.

Он оставлял её одну, беспомощную, в бледной наготе, сродни тому оттенку, какой имеют поганки в сыром сумраке под рассыпающимися заплесневелыми пнями. И Ксения отчётливо, с липким ужасом увидела, она стала трухой! А-а! Куда же делись непрожитые годы? И какая такая ошибка или сбой программы во вселенском компьютере бесформенно смяли предначертанный ей личный путь?

– Кто бы ни был виновником слома, выправлять собственную судьбу придётся только тебе самой! – отчётливо произнёс возникший вдруг прадед, сидящий на берегу. Его седые космы перепутались с высушенными водорослями, повисшими на ветвях прибрежного ивняка. Как будто местный леший ходил по ночам и развешивал их то ли для просушки, то ли как гирлянды для украшения на свой дикий безумный вкус. Огромные босые ступни старика серы как песок, рубашка и штаны из неокрашенного льна.

– Я спасу! Исцелю душу лебяжью. Приходи ко мне в мой лес. Иначе отдашь свою женскую, сладкую и насыщенную долю деве инопланетной, а сама коркой пустою так и проживёшь! – и тянул руку, норовя вытащить из омута. Он был страшен, хотя и в реальности был не херувим. Из яви чётко пробивалось спасительное понимание, – кошмар! Сон…

Она взглянула вниз, себе под ноги и увидела собственное отражение на водной глади. И сама вода вдруг преобразилась, став прозрачно-бирюзовой, светлой. Но отражение посылало ей облик девушки в алом платье, с длинными волосами, и мягкие тёмно-русые завитки обрамляли лоб и виски. Тогда как сама Ксения давно остригла свои ярко-медные волосы, ибо они завивались как пружинки и всегда раздражали её. Распрямлять же волосы надоело, как и таскаться по салонам красоты по тропе, проложенной стареющими особами, чего-то так и недополучившими за годы и годы своей естественной молодости.