Пока он размышлял, а потом хозяйничал на кухне, чтобы почаевничать, уже позабыв о Розе Аркадьевне с ее милым голоском, прошло минут двадцать. Все уже было готово, и он как раз снимал чайник с конфорки, как зазвонил домашний телефон. Договорились с Руманом, что завтра весь вечер посвятят окончательному анализу последнего кандидата. Выберут, за кем наладить контроль. Может, даже получится с видеонаблюдением.

Пекарик решил обратиться к своему коллеге – программисту, с которым общался по работе «на стороне». Оба номинально относились к службе начальника охраны в компании «Сити Групп», хотя напрямую подчинялись не ему. Оба были участниками переговоров, где Пекарик выступал в качестве специалиста по невербалике: мимике, пантомимике, голосу, взгляду, а также по оговоркам, построению фраз и способам подавать себя. Этим и снискал себе тихую, но хорошо оплачиваемую славу. Фактически – ни одна сделка без него не обходилась.

Единственное, что не состыковывалось по поводу видеонаблюдения, кроме самого незаконного видеонаблюдения, – проникновение в чужое жилье. И это становилось серьезной причиной, когда Пекарик обдумывал дальнейшие шаги…

– Ладно! Бог с ним! Утро вечера мудренее, – после нескольких секунд сомнения Вениамин Петрович включил телевизор.

На экране – упрощенные, порой до гротеска – замелькали перипетии несовершенства государства и, естественным образом отсюда, социума. Как будто корреспонденты соревновались друг перед другом – кто противнее оголит все пороки и неприглядности жизни. Как будто жизнь вот такая и есть – гадкая и несуразная. И ничего в ней нет святого. «В самый пик внимания сограждан, – подумал Пекарик, – самые отвратительные политические и социальные сюжеты, самые кровожадные с порочными героями фильмы. Здорово! И они хотят… а кто они? И хотят ли?» Он разостлал кровать. Пошел – почистил зубы. С удовольствием разделся. С еще большим удовольствием почувствовал спиной простынь, а коленями и грудью – пододеяльник: «Как хорошо!» Нега разлилась по всему телу, по мышцам и сухожилиям, по коже, обласканной «здоровой силой льняных нитей, структурированных так, что уток поддерживает основу, а та его… а друг без друга они – ничто… как пространственно-временной континуум… эка меня занесло, – выплыло из расслабленного сознания удивление, – и здесь нашел возможность помудрствовать».

Нега, пришедшая с прикосновением постельного белья, мягко, но настойчиво стала трансформироваться в негу суставов – вязкую, тонко вибрирующую наслаждением, сопровождающим переход через пограничную – сумеречную – зону. Вениамин Петрович как бы растворялся в ней. До нее – был, а в ней – уже нет. «Как приспособление для уничтожения документов, – подумал он, мягко пульсируя между исчезновением и возникновением, – вжик, и нету… только здесь можно вернуться…»

Сонное умиротворение слетело. Неприятное чувство, перекочевавшее каким-то образом из сознания в желудок, докучало своей реальностью после всего, что реальным только что казалось. Это, вроде, и чувством не назовешь, но как-то очень уж на него похоже. Перед глазами, в виде маленькой дверцы – почему-то цвета медной патины, возникла перспектива безвозвратного ухода. Вениамин Петрович даже чертыхнулся: «Вот и заснул». Он лег на спину, положив руки под голову, и стал думать. Чувство страха? Нет. Скорее, чувство сожаления от расставания с чем-то дорогим, не проконтролированное при засыпании, постепенно рассосалось вместе с ощущением желудка. Его как бы ни стало. Но появилось сердце. Оно так не хотело останавливаться. Хотело жить. Его все устраивало. У Вениамина Петровича сознание даже помутилось на какой-то миг. Пришло сожаление о том, что может оказаться недоделанным. И от того, что эксперимент может не выгореть как на первой стадии, так и на последующих. И – как отреагирует чужеродный объект, если управляющей окажется иная полевая структура – его, Пекарика. «А ведь не Пекарика, а моя… господи, я уже о себе говорю в третьем лице. Мало того, что язык не поворачивается назвать чужое тело телом – объект, видите ли, так еще и сам я – не я, а управляющая полевая структура». Досада мозга, появившаяся от такого пассажа в рассуждениях, стала разрастаться, смешиваясь с грустью сердца и частично вернувшимся ощущением в желудке, почему-то отдающемся почти незаметной пульсацией чуть ниже пупка. Вениамин Петрович почувствовал неприятное ощущение влажности чуть ли ни всей поверхностью слипшегося с пододеяльником туловища. Вспомнил Господа всуе и с сожалением встал. Откинул подальше край одеяла, влез в рукава халата и пошел на кухню – утолить появившуюся жажду. «Интересно получается. Я-то не боюсь… а тело боится… для него-то вечности не существует».