– Привет, Вадим, – бросил дружелюбно.

– Привет, – не отвечая на улыбку, кисло ответил тот.

Это еще больше развеселило Дарского. На «секьюрити», как было написано на бейдже под именем «Вадим», красовался теперь пиджак. Вместо обычных – джемпера с водолазкой. Костюм, белая рубашка и галстук существовали как бы вне того, на ком были надеты – сами по себе. Вспомнилось из детства: соседская девочка накладывает бумажное платье на такую же – из бумаги – куклу. Он никогда не вспоминал ни о ней, ни о ее примитивной игрушке. А вот сейчас вдруг вспомнил.

– Ты чего грустишь? – обратился к охраннику, – Смотрю – у вас нововведение? Костюмчиком тебя работодатель решила облагородить?

– Вот именно, – буркнул Вадим, – Зато теперь всем, кто меня раньше видел без него, весело. Я теперь вроде клоуна…

– Да брось ты, – улыбнулся Дарский, пытаясь выразить интонацию правильно, – Шикарно выглядишь.

– Вот-вот! – с какой-то скрытой обидой в голосе воскликнул секьюрити, – И ты туда же.

«Блин, красавица писанная, – подумал Александр, – Пока никого нет в вестибюле, небось, еще и перед зеркалом крутишься».

– Да ладно тебе, Вадим. Забей ты… слушай, кто сегодня в моем углу? Катя или Таня?

– Сегодня? Катюшкина смена, – его лицо заметно смягчилось.

– Спасибо, друг, – Александр потрепал его по плечу, как бы выражая свое участие в его горемычной судьбе, – Пошел я.

– Давай, – как будто разрешил Вадим.

Сняв куртку, Дарский повесил ее здесь же – на вешалку, стоявшую чуть в стороне от стола. К нему уже спешило юное создание. Темноволосое. В веснушках. По нежной характеристике Вадима – Катюшка. Белая, распахнутая вверху блузка с бейджем «Катя», черная облегающая пропорциональные формы юбка, блокнотик с ручкой, кожаная с тиснением, оттененным золотистой патиной, папочка и красивый пурпурный «коготочек» большого пальчика Катюшки на ней – все это в одно мгновение уловило сознание Александра.

– Добрый день. Давно вы к нам не заглядывали, – улыбнулась девушка, – Будете готовы сделать заказ, зовите, – сказала. И, словно бы нехотя, отошла к барной стойке.

«Вот он – доморощенный психолог, – улыбнулся Александр в ответ, – Небось, рассчитывает… – что-то неприятно шевельнулось в груди, – А может, я ей нравлюсь? Тоже ведь вариант». Девушка стояла недалеко – открытая и беззащитная. Что-то детское сквозило в чертах ее лица, в притягательной улыбке. «Вот оно – коварство самки, – неожиданно констатировало сознание, – коварство самой природы, зазывающей в сети жертвенности». Неприятное чувство, только что готовое было исчезнуть, вернулось. Но за ним, почти сразу же, возник сателлит – отрезвляющее чувство вины. Стало стыдно за пошлые мысли относительно девушки. Стыдно оттого, что возвысился незаслуженно над ее женской природой, над ее социальным положением. Оттого, что просто плохо думал о ней. Восставшая из душевного огня совесть реализовала свое право казнить – право на возрождение и продолжение жизни. Александр на мгновение выпал из этого времени и этого пространства. На мгновение, показавшееся вечностью… «Чем я лучше этого по-детски милого создания? Тем, что у меня между ног? Тем, что я уже почти дипломированный психолог? Или что у меня есть квартира и машина? Возможность жрать в ресторанах? А, может, тем, что мне достались такие родители, которые мне все это обеспечили? – совесть торжествовала, – Вот-вот – слава богу, что ко всему прочему, хоть немного снабдили совестью…» Он, наконец, опомнился и показал девушке, что готов. Приятные чувства к маме, к отцу волнами согревающей энергии прошли по телу. Заставили сглотнуть ком в горле: «Надо бы…»