Присцилла не имела времени удивляться. Когда Тутмос опустил на землю ее полусонного брата, на пороге дворца показался епископ Кирилл, поддерживая за плечи ее отца Диодора, который сопровождал его, согнувшись вдвое, полузакрыв глаза, искривив дугой тонкие, синие и дрожащие губы.

– Мужайся, – непрестанно повторял епископ, – мужайся же!

Он остановился, когда заметил детей.

– Ваш дед был святой, – сказал он, возвышая голос с притворной торжественностью, словно он в такой же мере говорил для рабов, для солдат и для потомства, как для Присциллы и Марка, к которым обращался. – Господь пожелал призвать его к себе. Он даровал ему славу умереть мученической смертью за свою веру. Помните о нем, и пусть это будет для вас примером, и да будете вы всю вашу жизнь, как и он, подвижниками Господа Бога нашего Иисуса Христа.

Присцилла была сначала поражена искусственной торжественностью этих слов. Она любила своего деда и потому почувствовала живое угрызение, что не испытала сразу же острой боли. Ее единственной мыслью было удержать брата Марка, немного слабоумного, от того, чтобы он не начал смеяться глупым смехом или произносить бессвязные слова в присутствии епископа и всех, кто смотрел на них с любопытством. Она обвила его шею и порывисто поцеловала. Он отбивался, но ей удалось удержать его возле себя, пока ее отец, со слезами сжимая руку епископа, провожал его до улицы; затем их ввели в дом.

В эту ночь Присцилла уснула под заунывное пение приглушенных молитв и только на следующий день узнала, что произошло.

Накануне старый Диодор, наблюдая за постройкой церкви на принадлежащем ему участке земли, заметил играющих детей, у некоторых из которых были длинные локоны. Он в этом усмотрел признаки язычества, нечто вроде вызова простоте христианского устава. Он приказал своим рабам схватить их и коротко остричь на своих глазах. Это вызвало негодование в языческих семьях, из которых были дети. Новость распространялась из квартала в квартал. Сперва разрушили храмы, а теперь устраивают нападения на детей! Собачий парикмахер возбуждал толпу, потрясая громадными ножницами и крича, что следовало бы тем же отплатить Диодору. Эта мысль понравилась. Подонки из порта, следуя за собачьим парикмахером, столпились плотной массой вокруг дворца Диодора.

На несчастье, вспыльчивый старик, уверенный в обаянии своей личности, приказал настежь открыть ворота дворца. На него набросились и сбили с ног. Собачий парикмахер слишком далеко зашел, и ему необходимо было что-нибудь совершить. Но так как Диодор был абсолютно лыс, то, желая все-таки показать толпе трофей, он попытался содрать с его черепа кожу острием своих ножниц.

Диодор был мертв. Солдаты явились как раз вовремя, чтобы помешать язычникам разгромить дворец.

Похороны отличались необычайной пышностью. На них были представлены все монастыри Египта. Известие о новом мученике проникло даже в пустыни, где спасались отшельники, из коих некоторые, заросшие густыми волосами и закутанные в звериные шкуры, отправились в путь, чтобы присутствовать на похоронах благочестивого Диодора.

После того, как все уже было закончено, в продолжение нескольких дней паломники появлялись у городских ворот, покрытые грязью и пылью.

Присцилла молилась с таким пылом, что у нее болели колени, которые слишком долго находились в согнутом положении, и она с трудом держалась на ногах. Чудовищная смерть деда внушала ей ужас ко всему, что не было христианским.

Она часто глядела на то место между своими грудями, где лежал камушек с символом Приапа, чтобы убедиться, не остался ли от него неизгладимый след ожога.