Присцилла не чувствовала страха. Голос, позвавший ее, имел в себе много грусти и доброты. Она наклонилась над одной из мумий, ибо в детском возрасте сохраняется известная доля ясновидения. У подножия гроба она прочла имя: «Феодула».

Это было имя одной старой, набожной женщины, которая была подругой ее матери и всегда питала к Присцилле большую привязанность. Она жила в маленьком домике, над которым был водружен крест; вокруг разрастался сад, полный смородины, и это было недалеко от моря, в районе Бруциума, прилегающего к македонскому Акрополю. Туда, в сопровождении Тегенны, Присцилла приходила к ней почти каждое воскресенье. Старая почтенная женщина ожидала девочку во внутреннем дворике, и, когда в привычный час в коридоре раздавались шаги, она вставала и неизменно говорила:

– Присцилла! Присцилла! Это ты, Присцилла?!

Она была сильно привязана к жизни на склоне своих дней, хотя, по-видимому, имела мало радостей. Она призвала жреца Озириса, чтобы узнать, в какой мере обряд бальзамирования позволяет существовать после смерти и еще дает познавать физические радости. Присцилла вспомнила, как ее дед Диодор негодовал по поводу возврата этих странных суеверий и даже утверждал, что она будет проклята за это, несмотря на благочестивую жизнь.

Присцилла с минуту глядела на черную, съежившуюся, неузнаваемую фигуру, которая являла собой старую Феодулу. В ней не было ничего страшного. Она, скорее, вызывала жалость. Присцилла вспомнила светлый сад, где она гуляла между грядок ириса и гвоздики и где хозяйка протягивала ей кисти смородины руками, удивительно нежными и белыми. Она очень бы хотела, в свою очередь, угостить ее плодами. Но нет, никогда больше она не сможет сделать этого! Старая Феодула теперь пристально смотрела на нее из-под своей золотой маски эмалевыми глазами, обведенными бронзой, обе руки ее были скрещены на груди и заключены в фарфоровый футляр, а маленький терракотовый жук покоился на том самом месте, где раньше билось ее сердце.

Но душа ее, была ли она в раю Иисуса или начала свои странствия по другим безграничным полям?..

Лицо Тутмоса было серьезно, когда он возвратился в сопровождении бальзамировщика.

– Христос покровительствовал нам, приведя нас сюда. Это он спас этих детей!

Марк заворчал, жалуясь, что его разбудили, и зарылся с головой в одеяло.

Присцилла поняла по словам, которыми обменялись присутствующие, что можно было безбоязненно возвратиться в Александрию, но, похоже, случилось нечто такое, о чем ей не осмеливались сказать. Она наступила на какой-то твердый предмет и, наклонившись, узнала камень, который она давеча нашла на своей груди и отбросила от себя. Это был символ Приапа, очень древний, стершийся от времени.

– Маленькая принцесса не захотела оставить у себя бога Хема, – мягко сказала Хепра, снова устремив на Присциллу свои большие синевато-зеленые глаза. – Но это ничего не значит, богу достаточно одной секунды во время сна.

Тогда Присцилла вспомнила ощущение ожога между грудями, дрожь, которая по ней пробежала, и почувствовала отвратительное ощущение во всем своем теле.

Обратный путь показался ей бесконечно долгим. На каждом перекрестке попадались легионеры, и улица, на которой находился дворец Диодора, была полна солдат.

На дворе неподвижно стояли рабы с факелами в руках, с искусственным выражением печали на лицах, что требовалось ритуалом во время похоронных церемоний.

Присциллу поразило, что две из четырех мраморных ваз, стоявших по углам двора, были разбиты вдребезги, и осколки их были разбросаны. Один раб, стоя на коленях, мыл водой мозаичные плиты двора. Красное пятно выделялось на одной из колонн.