Назавтра мои работы лежали на отцовском столе, а на следующее утро они возвратились ко мне уже с исправлениями, подчёркнутыми словами и перечёркнутыми фразами. Внизу была размашистая приписка красным фломастером: «Считаю, что годовая оценка „четыре“ поставлена тебе из жалости. Я оцениваю твой русский на тройку».

Листки с моими сочинениями и комментариями отца остались лежать на тумбочке у изголовья кровати. Стоило мне открыть глаза, и вот он, стремительный отцовский почерк тут как тут. Сначала я хотел обидеться, но, поразмыслив, поступил иначе. Взял и сбросил листы на пол. Такое вполне могло произойти само собой – порыв ветра из приоткрытого окна, случайный взмах руки, гладкая полированная поверхность тумбочки… Так или иначе, они спланировали под кровать и, прошелестев по паркету, там и замерли. Я решил, до поры до времени, не вспоминать об их существовании. Ведь любая реакция – это испорченный день.

А день оказался солнечным и жарким. Меня ждали одноклассники, велосипед, прогулки в парке, игрушки, мультфильмы, и не было ни малейшего желания и интереса размышлять о чьих-то давно угаснувших жизнях. К радости, на несколько дней меня предоставили самому себе. Никто не требовал ни точности формулировок, ни грамотности изложения, и я носился по улицам, лазил по деревьям и купался.

В один из таких дней, возвратившись домой, я понял, что меня очень сильно ждали. Нет, пришёл я вовремя, как обещал – около восьми. Дело было в другом. После ужина, меня почти торжественно ввели в отцовский кабинет. Первое, что бросилось в глаза – магнитофон «Сатурн», стоявший на столе.

Папа посмотрел на меня и сказал:

– Раз ты не доверяешь свои рассказы бумаге, будем записывать их на плёнку. Договорились? Но предметы сегодня у нас другие. Готов?

Всё это было столь неожиданно, что я даже не знал, как реагировать. Единственный плюс, который обозначился сразу, то, что писать меня никто не заставит.

Мама уселась в кресло, словно была на концерте, а папа, как иллюзионист, подошёл к своему заветному шкафчику, достал оттуда фигурку бронзового Будды и протянул мне…

Молодой человек, не отрываясь, смотрел на свет луны, пробивающийся сквозь голые ветви деревьев. Порой ему начинало казаться, что ветки закручиваются по лунному контуру, создавая нечто похожее на плетёный абажур.

– Эй, – голос, окликнувший его, вызвал внезапную дрожь в теле.

– Я не верил, что ты придёшь, – сказал он и только после этого повернулся.

– Я же обещала…

Привыкая в темноте, он различил сначала её фигуру в длинном светлом кимоно и увидел высокий белеющий лоб.

– Все уснули… Кроме меня.

– А я уже думал, ты не придёшь, – снова повторил он.

– Что ты сегодня делал? – спросила она.

– Собрал вещи. Навестил старика. Помнишь, я рассказывал про отшельника?.. Думал, он мне подскажет, как быть.

– Почему?.. – она осеклась и чуть качнулась вперёд, как травинка на ветру.

– Что – почему? – произнёс он.

– Почему мы стоим на таком расстоянии? Словно, между нами, стена?

– Если бы стена… Я бы одолел ее, будь она даже высотой с Фудзияму, – с этими словами они двинулись навстречу друг другу. – Я бы вцеплялся пальцами в её уступы, ломая ногти, сдирая кожу… Я бы забыл, что такое боль, жажда и голод… Но, между нами, нечто большее.

Девушка подошла к нему и, положив голову на его плечо, замерла.

– Когда ты уезжаешь? – еле слышно пролепетали её уста.

– Утром.

– А что говорил отшельник?

– Ты, правда, хочешь об этом знать? Тогда слушай. Он говорил, что в прошлой жизни я был знатным и очень богатым человеком. Жизнь моя протекала в целом правильно. Я жертвовал на храмы, помогал странствующим монахам, соблюдал законы… Только однажды, в молодости, произошла такая история. Я полюбил девушку из обедневшего рода. Любовь была взаимной. Но я долго, очень долго не решался на брак. Она сама меня отговаривала. Прошло время, повстречалась другая. Та – другая – была хороша собой, родители её стояли у самого трона. И брак с ней сулил много-много выгод. Я предал любовь. Понимаешь, это был мой выбор. Никто мне его не навязывал. «Теперь, – говорит отшельник, – пришло время платить». Сейчас, всё, наоборот. Ты из знатной семьи, а я немногим отличаюсь от нищих.