– Эти часы принадлежали моему отцу. Можешь открыть их. Там действительно есть надпись «Любимому ученику от неугомонного профессора». И даже то, что мы жили во времена моего детства в большой квартире, и я сломал руку, катаясь на велосипеде – всё правда. Не знаю, как мне относиться к тому, что было в твоём повествовании… Да и вообще, к тому, что я сегодня слышал. Профессора, о котором шла речь, репрессировали, а потом во времена Хрущёва, оправдали. Но насколько я знаю, отец у меня был человеком принципиальным… Говорят, он чудом уцелел в этой чистке.

– Вы простите, если вдруг я сказал что-то не то. Честное слово, мне ничего неизвестно ни о вашем отце, ни о том, чем он занимался, – неожиданно для себя сказал я.

– Что ты… Тебе ли извиняться? – Валентин Николаевич нелепо замахал руками, и голос у него сделался таким, словно он сейчас расплачется. – Я сам затеял этот эксперимент, вот и получил.

Гости прощались. Я стоял в глубине коридора, облокотившись на дверной косяк, и разглядывал их лица. Они стали другими. Но странное дело, в тот момент я не ощущал победного восторга, единственное состояние – жалость к несчастному психологу. Я словно очутился на его месте, словно не он, а я узнал нечто о моём отце и испытал боль, и свою и его – боль вперемешку со страхом.

– Ты устал? – спросила мама.

– Очень, – ответил я.

Единственное, чего я желал, это забраться под одеяло, и чтобы никто меня не трогал, не задавал вопросов.

Спать не хотелось. На потолок падали полоски света от окон соседнего дома. В открытую форточку струился ветер, а я вспоминал историю про девочку.

– Ты тоже птица, только не знаешь об этом…

– Хочешь, прогуляться со мной до музея? – спросил отец.

Я радостно закивал. Он не так часто брал меня с собой, и для меня это было почти праздником. Мы вышли на дома, миновали наш двор и когда оказались на проспекте, отец, потрепав меня по волосам, сказал:

– Вчера был трудный день. Ты меня удивил. И не только меня. Я договорился с Олегом Павловичем и Валентином Николаевичем, что мы не будем афишировать последние события. И ты тоже особенно ни с кем не откровенничай. Думаю, пока не выяснится, что это на самом деле, не стоит предавать огласке наши, назовём их так, эксперименты. Договорились?

– Договорились, – согласился я.

– Валентин Николаевич обещал поискать схожие случаи, – продолжал отец.

– Он не обиделся?

– Нет, что ты! В твоей истории столько попаданий в десятку, что случайными совпадениями их уже не назовёшь. Только не зазнавайся.

– Я не зазнаюсь. А что мы будем делать в музее? Сегодня же выходной.

– Это для посетителей выходной. Но мы ведь не просто посетители. И что-нибудь обязательно придумаем.

Отец, хотя и не являлся официальным сотрудником музея, но входил туда, как к себе домой. Здесь его всегда встречали с распростёртыми объятиями. Так было и на этот раз. Я успел уже было заскучать, как нас завели в хранилище, где содержались предметы, которые никогда не выставляли на всеобщее обозрение. Это были обломки посуды, домашняя утварь, полуистлевшие одежды, старые прялки, ткацкие станки и всё в таком роде. Я задавал вопросы, отец терпеливо отвечал:

– Узоры на древних одеждах – это не просто геометрия. Это можно сказать, магия. Каждый знак, даже самый простой, имеет тайное значение… Видишь, штуковина из бронзы – угадай что это? Зеркало. Судя по дракону, попало оно к нам из Китая. А это монета-полушка 1731 года. Кто тогда правил?

– Анна Иоановна.

– Правильно. Так вот, полушка – это одна четвёртая копейки. А вот это чётки. Их отдали сюда в тридцатых годах, – сказал отец. – Здесь кстати тоже есть магнитофон, я его пару дней назад проверял, пишет исправно. Ну что, ты готов?