– Рада это слышать.

И мы снова молчим. Я догадываюсь, что миссис Льюис не знает, как приступить к цели своего визита.

– Миссис Льюис, вы желаете о чем-то меня спросить? – прихожу ей на помощь.

Она заметно расслабляется. Потом наклоняется ко мне, словно боится, что у стен есть уши и они передадут Мартину наш с ней разговор.

– До вашего приезда я очень беспокоилась за девочку и ее отца, – шепчет женщина. – Вам известно, что он оставлял ее одну в их комнатах на целый день, а то и на ночь?

Я недоуменно смотрю на нее. Наверняка миссис Льюис что-то напутала.

– Вы слышите? Он оставлял ее одну на целый день и даже на ночь! Я сказала ему, что это опасно, что я готова присматривать за ней в его отсутствие. Она ведь совсем крошка!

– Вы… уверены? – наконец спрашиваю я. – Уверены, что он не брал ее с собой?

– Она спускалась вниз, чтобы поесть! А потом снова поднималась в свою комнату!

Я не нахожу слов для ответа. Матери знают, что нельзя оставлять пятилетних детей одних дома на целый день, тем более, не приведи Господи, на ночь. Разве отцам это не известно?

Я молчу, и миссис Льюис продолжает:

– Он никогда не обнимет ее, не поцелует. Не беспокоится о ней, не переживает о том, что она не разговаривает. Это ненормально.

Я чувствую, как у меня вытягивается лицо, ибо я осознаю, что тоже это заметила: Мартин никогда не обнимает и не целует Кэт. Он вообще к ней не прикасается. Я относила это за счет того, что он пребывает в глубокой скорби. Да, наверное, он горюет. Но ведь он еще и отец. Даже скорбящий человек помнит о том, что у него есть ребенок.

– Меня это наводит на мысль, что это не его родная дочь, – говорит миссис Льюис. – Я понимаю, грешно так думать, но ничего не могу с собой поделать. А вы ведь совсем недолго знаете мистера Хокинга. Просто я… – Ее голос сходит на нет. – Девочка мне однажды шепнула, что это она виновата в смерти мамы. Что мама заболела из-за нее. Разумеется, я спросила, почему она так решила. Она не ответила. И с тех пор больше ничего не говорила. Ни слова. Я сообщила мистеру Хокингу то, что она мне сказала, а он повел себя так, будто ему все равно.

Я смотрю на гостью, утратив дар речи.

Секундой позже миссис Льюис внезапно засобиралась.

– Зря я пришла. Зря все это вам сказала. Пойду я, пожалуй.

Я тоже поднимаюсь на ноги и, все еще не в состоянии произнести ни слова, провожаю ее к выходу.

– Спасибо за ленты, – благодарю я деревянным голосом, открывая дверь. И впрямь лучше бы миссис Льюис не приходила.

С минуту мы стоим в молчании. Потом миссис Льюис трогает меня за руку.

– Простите, если я наболтала лишнего. Вы мне кажетесь добропорядочным человеком, а девочка… Неправильно это, что она не разговаривает, а он махнул на нее рукой. Я ночами не сплю, думая об этом. Простите. Может, мне и не стоило вам все это рассказывать.

Охваченная тревогой, я проглатываю комок в горле. Миссис Льюис ошибается. Мартин просто опечален, раздавлен горем. Тем не менее для нас с Кэт он купил этот чудесный дом. Хорошо к нам относится. Миссис Льюис ошибается.

Я прокашливаюсь.

– Миссис Льюис, мы с мужем считаем, что Кэт не следует торопить. Со временем она оправится от того, что потеряла мать. Ей уже с каждым днем все лучше и лучше, уверяю вас. А Мартин, возможно, не понимал, что Кэт еще маленькая и ее нельзя оставлять одну. Но вы помогли ему это осознать, и он сразу же послал за мной. Кэт подрастет, и я объясню ей, что вовсе не заботы о ребенке вызывают чахотку.

Мне и самой кажется логичным все, что я говорю.

– Он – любящий отец и хороший муж, – продолжаю я. – Он тоже до сих пор пытается оправиться после смерти первой жены. К тому же в жизни у него было много и других горестей.