Кэт в ответ лишь моргает.

– Моя мама часто читала ее вместе со мной. Закрывай глазки.

Кэт повинуется.

Я тоже закрываю глаза и произношу англиканскую молитву, которую помню наизусть, потому что тысячу раз читала ее с мамой на ночь в Донагади:

– Боже милостивый, услышь молитвы Твоих людей, обращенные к Тебе; сделай так, чтобы мы знали и понимали, как нам дóлжно поступать, благослови и дай нам силы точно исполнить то, что следует, через Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Я поднимаю веки и вижу, что глаза Кэт уже открыты. Она таращится на меня почти что в изумлении. У меня в глазах щиплет от необъяснимых слез.

– Спокойной ночи. – Целую девочку в лобик и быстро встаю с кровати, чтобы выключить свет. В дверях вижу Мартина. Он стоит, прислонившись к косяку; руки сложены на груди. Вероятно, все это время Мартин наблюдал за нами.

– Спокойной ночи, Кэт, – говорит он, затем заходит в комнату и гасит камин.

Мы выходим. Мартин затворяет за нами дверь.

– Может, оставить дверь приоткрытой? – предлагаю я. – Вдруг она на новом месте испугается темноты?

– Незачем, – звучит короткий ответ.

Мы спускаемся на первый этаж. Чемоданов и сундуков в прихожей уже нет. Занимаем в гостиной свои места: Мартин садится в кресле, я – напротив, на диванчике, что стоит ближе остальных к камину.

– Я наблюдал, как ты общаешься с Кэт. Такое впечатление, что ты когда-то была матерью. – Его слова звучат почти как комплимент, но меня они больно задевают.

– Я же говорила: мне случалось присматривать за соседскими детьми.

Некоторое время мы молчим.

– Кэт выросла из своей одежды, – сообщаю я.

– Завтра купим ей новую. – Он бросает взгляд на мой поношенный наряд. – Думаю, и тебе не помешает освежить гардероб.

– Мне много не нужно. Одно-два платья.

Еще несколько секунд мы сидим в молчании. Потом:

– Завтра у нас много дел. Пора ложиться. – Мартин гасит газовый камин, повернув рычажок сбоку. В комнате становится чуть менее уютно.

Поднимаемся на второй этаж. В одной из спален открыта дверь, возле кровати вижу свои вещи. Все в комнате омывает персиковый свет от газового камина, который включили, чтобы прогреть помещение.

Я поворачиваюсь к Мартину.

– Спокойной ночи, – произносит он, и в его голосе нет и намека на недовольство по поводу единственного условия, которое я выдвинула, давая согласие на брак. Мартин сказал, что ему нужна видимость семейных отношений, и меня это устраивает. Что такое видимость, я знаю. Это слово есть в словарике моего отца. Оно подразумевает, что некая вещь или явление издали выглядят совсем не так, как при ближайшем рассмотрении. Мартин сказал, что ему нужно подобие супружества, и я ответила, что подобие он получит, и поэтому попросила, чтобы мы спали отдельно, пока у нас не возникнет хоть какая-то взаимная привязанность. И – надо же! – он согласился.

Я желаю Мартину спокойной ночи и иду в комнату, расположенную рядом со спальней Кэт. Он скрывается в комнате напротив.

И даже не оглядывается, ни разу.

Первую ночь в качестве миссис Хокинг я сплю неспокойно. Кажется, просыпаюсь каждые пять минут. В какой-то момент среди ночи, по-моему, я слышу, как Мартин ходит по дому, и даже как щелкает замок входной двери, но я не встаю, чтобы проверить, в чем дело. А то еще он решит, будто я передумала спать отдельно от него. Не передумала. Мартин безумно хорош собой, и, воображая, как он держит меня в своих объятиях, я сладостно ежусь. Однако я не хочу отдаваться мужчине – телом и душой, – пока не узнаю его поближе. Не собираюсь повторять свою ошибку.

Пробуждаюсь я на рассвете. На полу лежит полоска света, проникающего сквозь узкий зазор между окном и шторой. В марте в Сан-Франциско не так холодно, как в других краях, где мне доводилось жить, но все же в комнате довольно свежо, и я сразу вспоминаю Донагади. Кажется, что сейчас почую запах горящего торфа и аромат хлеба из пресного теста, который печет внизу мама.