Моё будущее зовут Светлана. Она носит толстую, длинную, почти до пояса, косу. Имеет хрупкую фигурку, курносый носик, чёрные, обворожительные глаза и весёлый, взбалмошный характер.

Времени у меня мало, потому как нужно бежать на кухню, помогать Свете и дяде Саше готовить праздничный обед. Точнее, ужин. На мне лежит разделка селёдки и чистка картофеля. Но я всё равно пару строк ещё допишу. Потом, как руки просто чешутся поделиться радостью.

Со Светой мы познакомились десять дней назад. Я так думаю, это дядя Саша специально подстроил нашу встречу. Позвал меня к себе, в институт, на кафедру. Даже не помню, зачем. Помнится, жутко в душе ругался по поводу того, что после работы, а в тот день пришлось изрядно помотаться: проводилась учебная тревога на первой заставе, а я вместо того, чтобы идти домой, тащился к нему. Всю дорогу, от управления до БГПИ[16], а это три квартала, мой рот не замолкал ни на минуту и тихонько матюкался. А голова всё не могла понять: на кой я понадобился старику в институте вечером?

Но когда моё бренное тело вошло в старое здание учебного корпуса, после чего поднялось по гулкой металлической лестнице на второй этаж и прошло на кафедру филологии, то все матюки вмиг выветрились из головы, а внутри всё, что там имелось, оборвалось. Не помню, что говорил я, что мне отвечал Александр Олегович, но зато помню её смех и голос. И глаза! Чудо, какие дивные глаза!

Мы стали встречаться. Странное слово: «встречаться». Впрочем, человечество так до сих пор и не изобрело путного другого, для того чтобы описать в точности подобные взаимоотношения мужчин и женщин. Люди встречаются на вокзалах, в аэропортах. В кафе. Случайно или по договору. А мы не встречались – мы бродили по городу: по улице Ленина, мимо её института, в сторону кинотеатра «Октябрь». Или же меняли маршрут и шли к Первомайскому парку. Но чаще всего гуляли по набережной. Я держал её руку, слегка сжимая узкую ладошку, крепко, но не сильно, только так, чтобы она хоть чуточку чувствовала то, что чувствую я. Когда становилось холодно, согревал ладошку в своём кармане.

Вечерами, когда я возвращался поздно домой, дядя Саша и Мишка делали вид, будто спят. Но я-то знал, что они не спали и перед моим приходом наверняка обсуждали меня. И чёрт с ними! Какие же они хорошие мужики! Мишка, когда я собираюсь на встречи со Светой, заставляет меня надевать свой костюм. Он у него импортный, дорогущий. Ему кто-то из художников из прошлой, московской жизни из-за границы привёз. Сам он его не носит. Говорит, нет повода. Но и продать не хочет. Мол, дорог, как память. А Александр Олегович мне презентовал галстук. Шёлковый! Шик! Светланка, как видит меня в таком виде, в костюме и при галстуке, тут же берёт под руку: чтоб не украли. Приятно! Аж мурашки по спине…

Ладно, зовут! Вон, даже Мишка с утра ходит трезвый, терпеливо ждёт, когда сядем за стол. Смотрит на меня с тоской. Нельзя так над человеком издеваться. Иду чистить картошку!»


13 марта 1969 года, 14.52

– Арсений…

– …Федотович!

– Осмотрите, пожалуйста, Арсений Федотович, содержимое кабинета Василия Трифоновича и скажите: всё ли находится на своих местах? То есть помещение в том же состоянии, как было 11 марта этого года, или что-то поменялось?

Сысоев нацепил на нос очки в тяжёлой толстой оправе, как отметил Глебский, точь-в-точь какие носил глава КГБ Андропов, и бегло осмотрел кабинет.

– Я в тот день ушёл вместе с Василием Трифоновичем. Вроде, – неуверенно протянул секретарь, – как будто всё на своих местах.

– «Вроде как»? Такой ответ не годится. – Глебский прошёл в центр кабинета. – Смотрите детально. Что отсутствует на столе, в шкафах, в гардеробе? Естественно, в первую очередь проверьте содержимое стола и несгораемого шкафа. Арсений Федотович, что стоим? Приступаем!