А я понимаю, что всё это время пялился на её грудь.

– Что с твоим лицом? – мой голос заставляет её вздрогнуть, и Бэрдипот смотрит так, словно я собираюсь продолжить то, что с ней сделали.

Мой вопрос скорее должен звучать: «кто это сделал?»

– Какое это имеет значение, детектив?

Замечаю ещё одну деталь. Обычно короткие чёрные волосы всегда лежат в торчащей, тщательно залаченной причёске, а чёлка кучей застывших уложенных прядок лежит вдоль лица. А теперь она растрёпана, поломанные локоны торчат в стороны, полностью открывая лицо, и всё это в жалкой попытке убрано в крохотный хвост.

– Ладно, не буду обращать внимание на то, что тебя кто-то избил.

А я бы убил его в ответ.

Ладно… тут я сильно загнул. Я не убил бы кого-то, каким бы преступником он ни был, но всё равно воздал по справедливости.

Меч правосудия и всё такое.

– За-ачем вы пришли?

При сильном волнении она начинает запинаться, растягивать слова, заикаться. Являть собой все возможные дефекты речи. Это раздражает. Сказал бы, что не сильно, но тогда солгу. Бесит до жути. Потому что она стоит и болтает слово за словом, пока у собеседника не начинает идти кровь из ушей от того, насколько много в её речи лишних слов. Но в другой момент, начинает насиловать каждое слово, выдерживая между ними столь большие паузы, что хочется удавиться.

Зачем я пришёл? Избавиться от главного принципа. Продать остатки совести в придачу ко всему, что она успела выпотрошить. Главное верить, что всё это по-прежнему при мне. Иначе совсем ничего не останется.

– Я здесь в связи с тем, что произошло сегодня в участке. После того, как тебя отпустили…

– Озви, милая, кто там? – из соседней комнаты раздаётся хриплый женский голос.

Напрягаюсь. Не думал, что в квартире есть кто-то ещё.

– А-а… – Бэрдипот мнётся и засовывает руки в карманы брюк. – Это коллега по работе, мам. Мы сейчас обсудим кое-что, и он уйдёт. – С этими словами она крайне выразительно смотрит на меня.

– А ты угостила его чаем? – в голосе матери Бэрдипот слышится упрёк.

– Ой, конечно! – раздражённо выкрикивает Бэрдипот в сторону. Кажется, голос матери привёл её в чувство. – Говорите, что хотели, детектив, и проваливайте. Из-за вас проснулась мама.

– А что, не хочешь, чтобы мамочка видела тебя в таком виде?

Кажется, Бэрдипот собиралась умыться и привести себя в порядок, пока мать не проснулась, но её отвлекли.

Она угрюмо хмурится, достаёт из кармана очки и надевает поверх синяков. Не знал, что она их носит. Кажется, этого не знал никто! Большие и круглые. Я не готов видеть Бэрдипот в домашнем виде. Слишком отличается от театрального образа, в котором она играет на публику.

– В полиции подготовили дело по твоему обвинению. Улики собраны, время твоего задержания уже назначено, – рапортую вышколенным рабочим тоном.

В глазах Бэрдипот мелькает не страх. Похоже на детскую обиду. Будто не к тюрьме приговорили, а родителей к директору вызвали.

– Серьёзно? Доблестная полиция, вам только повод дай! – шипит она и закусывает и без того искалеченную губу. – Я облажалась всего раз! И что, вы пришли арестовать меня, детектив?

– Нет, – устало выдыхаю. Не вижу смысла ещё больше оттягивать этот момент. Достаю из-под плаща увесистую папку и трясу ею перед Бэрдипот. – Вот твоё дело. Всё, что у полиции есть на тебя. Без него будущее слушанье бесполезно. Это оригинал. А копий нет.

Бэрдипот в изумлении открывает рот, а потом с подозрением щурится.

– И зачем вы показываете мне её?

– Я отдам её тебе.

Помимо улик на её деятельность, в этой папке чудесным образом оказались мои жизненные принципы, вера в закон и справедливость и покалеченная совесть.