ничего не слушать, никому не верить.
«Бенинген рисует корабли…»
Бенинген рисует корабли,
кровью в сером море стены своего дома
мазутные пятна на пирсе словно глаза земли.
Бенинген составляет списки:
их не прочесть даже до половины,
его ещё не спрятали в комнате
где из окна видны лишь мачты и флаги.
Бенинген заполняет трюмы
вяленым мясом сухарями вином
чтобы успеть уйти
из этой гавани старого света, ти —
хой гавани старого света,
где стерильные сёстры, белая жуть:
блаженны умеющие дышать, когда всюду разлита ртуть,
блаженны умеющие петь, когда в горле свинец и медь,
блаженны умеющие успеть…
Бенинген смотрит на берег:
там крутит ветер лопасти мельниц
и красные маки склоняют перед ним головы.
«Императрица в подзорную трубу…»
Императрица в подзорную трубу
видит ялтинскую бухту, прекрасную страну,
а солнце за гору садится,
туман поднимается над морем,
и о чём говорят в саду
не понимает императрица.
Она ведь учила этот язык
эту странную речь…
ей вдруг хочется лечь,
но земля начинает вместо времени течь,
и ложные люди входят в покои императрицы.
Они говорят:
мы поменяли местами
таблички в ботаническом саду,
кипарисом назвали каменный дуб,
кедр – сосной,
а огромные цветки магнолии, что под вашими окнами,
теперь незабудки,
и пусть случится то, что случится,
шахты уже вырыты и ждут…
Не понимает императрица,
она смотрит в подзорную трубу
на ялтинскую бухту, прекрасную страну,
а солнце за гору садится…
«На перешейке…»
На перешейке
вода с обеих сторон:
с одной стороны – живая:
в ней толстые рыбы, крабы и даже киты,
с другой мёртвая молчаливо
топляками ощерилась из черноты.
По колено мы в мёртвой бродили
поднимая со дна красный ил,
мы по пояс в нее заходили
так что было не видно ног,
мы по мёртвой воде плыли
кто как мог…
Мы ушли в неё с головой
но она не стала живой.
«Небо на самом деле – чёрное…»
Небо на самом деле – чёрное,
чёрное, и ничего в нём нет,
синий лишь слой воздуха,
сквозь который проходит свет.
«Поедем смотреть на первые цветы…»
Поедем смотреть на первые цветы.
Война не начнется,
если мы будем смотреть
на белые капли подснежников,
в зеленеющей траве,
на жёлтые огни калужниц вдоль канавы,
на фиолетовые крокусы,
разбежавшиеся с прошлогодней клумбы,
на соцветия медуницы,
соединившие в себе Адама и Еву.
Поедем на велосипедах
скрипящих о недавней зиме
освобождать от мёртвых еловых веток
ростки пионов и роз:
им больше не нужна такая защита —
холодов не будет.
Поедем через лес,
полный нежных ветрениц,
где снег, спрятавшийся в окопах и воронках,
уже никому не страшен.
«Небесная швея…»
Небесная швея
отрезала кусочек тени дерева жизни,
сшила умнику кафтан-отчизну,
из солнечных зайчиков дураку штаны сшила,
а мне материи не хватило.
Идёт умник, кафтан в озерах и реках,
дурак идёт: радости полные штаны,
а мне вроде бы идти некуда:
лежу под деревом,
смотрю сны.
«Тень сосны на твоем теле…»
Тень сосны на твоем теле
не оставляет следа,
такое неяркое солнце,
что свет течёт как вода,
в песок уползают окурки,
ветер гоняет мячик,
мальчик с лицом амура
стрелу за спиной прячет.
К вечеру здесь останется
лишь пена на мокром песке,
острова на ладони Онеги
свинец в её кулаке…
«Пойду выгуливать ветер…»
Пойду выгуливать ветер,
а то он засиделся в доме,
трётся о штанину,
просится на улицу,
пусть погоняет по дороге мусор,
покатает пустую банку пива,
сорвёт пару старых листьев:
даже этих событий достаточно
для того чтобы выбрать жизнь
не требуя ничего взамен,
и как там поёт Алан Прайс:
Stay a lucky man! A lucky man…
«Обещали плохую погоду…»
Обещали плохую погоду,
ледяной дождь, разбивающий тела машин,
мокрый снег, никогда не превращающийся в воду,
а ещё пять минут назад было солнце, и никто не спешил.