— Есть хочешь?

Зверь коротко мякнул, и я полезла в сундучок. Там сверху лежал тщательно упакованный сверток с едой на дорогу. Я торопливо развернула пакет и сняла с бутерброда кусочек ароматной колбаски.

— На, питайся, животинка! — Протянула угощение и боязливо поджала пальцы, когда в них ткнулся холодный, мокрый нос. Опустила ломтик на землю и с невольной улыбкой понаблюдала, как зверь пружинисто вскочил, задрал хвост и, довольно урча, принялся уписывать колбасу.

Так и есть, голодный. За первым куском последовал второй, и вскоре мой роскошный бутерброд превратился просто в ломоть хлеба. Ничего, обойдусь — много есть вредно для фигуры, как говорила повариха в школе.

Убедившись, что мяукающему зверю больше не грозит голодная смерть, подхватила свой сундук и потихоньку побрела дальше.

Миновала почтовое отделение и банк и, наконец, вышла к оживленному перекрестку. Неподалеку шумела рыночная площадь, там уже устанавливали пестрые, ярмарочные павильоны. Мимо сновали прохожие, по мостовой, громыхая, тянулись фургоны с запряженными в них четверками наалов.

Едва перебралась на другую сторону, удачно избежав попадания под колеса, ко мне подошел бедно одетый мальчик лет двенадцати. Он выглядел, как уличный воришка, и я покрепче прижала к боку свой неудобный сундук, радуясь, что Кэрри убедила меня спрятать кошель со сбережениями в корсаж.

— Эй, госпожа, вас не Терой Эдденби кличут?

Такого вопроса я никак не ожидала. Откуда ему знать мое имя?

— А если так, то что?

3. 3

— Вас спрашивает господин из той кареты.

Мальчик указал на другую сторону улицы. У обочины нетерпеливо вытягивали длинные, тонкие шеи крупные наалы, запряженные в закрытую карету. Кучер в сером плаще клевал носом на козлах. Зашторенное окошко не позволяло рассмотреть пассажира, но я была уверена — внутри дядюшка Скуби. Больше меня здесь по имени просто никто не знает. Скорее всего, увидел меня и прислал этого малого. Но ничего нового лейр не скажет, нечего и время терять. Единственный родственник не дал ни гроша на мое воспитание, благодаря чему меня и записали в «государственные» сироты. Так что я ничем ему не обязана.

— Вот еще!

Хотела проследовать дальше, но парнишка заступил мне дорогу, размазывая слезы по грязным щекам.

— Господин в экипаже обещал полтинник, если приведу вас. Прошу, добрая госпожа, ради Светлых дев, просто подойдите туда, и я получу свои деньги. У меня больные сестренка и мать, нам так нужны эти хилдо! Ну что вам стоит?

Хм, ну если вопрос ставится так, то, кем я буду, пройдя мимо? Врет парень или нет, как узнаешь? А совесть потом съест за то, что не помогла в беде.

Есть, конечно, вариант раскошелиться самой. Руки тут же зачесались достать из кармана монетку или даже несколько. Но ведь у меня все рассчитано до хилдо, а остальное запрятано глубоко в корсаже и не подлежит трате ни в коем случае. Двадцать золотых отложено на билет до конечной остановки, два лея шестьдесят хилдо — на ночевку. И еще пара серебряных полтинников на всякий случай. И ведь эти деньжищи я не печатаю! Заработала сама — по грошику, бессонными ночами составляя кремы и притирания на продажу. Отдам деньги мальчишке и придется ночевать в общей зале или, того хуже — ехать на открытой всем ветрам крыше. Ой, нет!

Я перехватила сундук другой рукой и решительно перешла дорогу, обходя карету сзади. Подошла к распахнутой настежь дверце, ожидая увидеть желтоватое лицо дядюшки. И немного опешила, потому что никто не ответил, даже когда я осторожно постучала по дверце.

— Дядюшка?

Нетерпеливо приподняла кожаную занавеску, но экипаж был пуст. Этот малый разыгрывает меня, что ли? Хотела обернуться и поинтересоваться у паренька в чем дело, но сзади прилетел удар, и в глазах резко потемнело.