Зрители взревели, выражая свое одобрение истинно рыцарскому поступку. Екатерина взглянула на королеву. Изабо снисходительно кивнула, но, как только принцесса потянулась к лилии, дофин удержал ее руку.

– Никакой благосклонности для англичан! – поднимаясь, заорал он. – Никакой им благосклонности, пока они вынашивают планы, как вырвать Францию из рук ее законных наследников! – Голос Людовика соответствовал его толщине, слова эхом прокатились по всему ристалищу. – Возвращайтесь к племяннику, Дорсет, и передайте, что его надежда обладать моей сестрой так же тщетна, как его мечты обладать землей моего отца. Пусть вы выиграли поединок, милорд, но, клянусь богом, то была последняя победа Англии над Францией!

Ответ Дорсета потонул в общем шуме. Французские и английские рыцари, которые в ожидании общей схватки обменивались словесными оскорблениями и неприличными жестами, решили обойтись без церемоний и скрестили мечи, не дожидаясь фанфар; мгновенно на арене разразилось сражение, которым герольды не в силах были управлять.

Зрители, распаленные вином, с воодушевлением приняли участие в общей суматохе. Они взобрались на лавки и криком подбадривали дерущихся рыцарей. Я решила поскорее увести Алисию с ристалища.

– Вот тебе брак твоей госпожи! – завопил нам вслед хитролицый камергер. – Если английский Генрих желает нашу принцессу, пусть сам за ней явится!

– Да что ты себе позволяешь! – кричала Бонна, яростно наваливаясь всем телом на дверь в спальню Екатерины. – Немедленно впусти меня к принцессе, иначе я отправлюсь к королеве и потребую, чтобы тебя отстранили от службы ее высочеству.

Я женщина дородная, у меня хватило бы сил удерживать дверь и дальше, но от слов старшей фрейлины мне стало не по себе. Ни высокое положение Бонны, ни связи ее семьи не позволяли ей требовать чего-либо у самой королевы, однако небрежное замечание, коварно брошенное в нужный момент, способно вызвать самые нежелательные последствия. Следовало быть осторожнее, иначе к вечеру я оказалась бы в Шатле или, по крайней мере, за стенами дворца. И все-таки я держалась твердо.

– Поверьте, мадемуазель, ради вашей же безопасности я со всем почтением предлагаю вам не входить, – убеждала я далеким от почтительности тоном. Бонне удалось просунуть ногу за порог, и наша беседа велась через узкую щелку. – У принцессы жар, и, пока природа недуга неизвестна, она приказала никого к ней не впускать. За лекарем послали, он скоро придет, а до тех пор ее высочество просит вас и других фрейлин молиться, чтобы недомогание не оказалось серьезным или заразным.

На лице Бонны мелькнуло сомнение, которое быстро сменилось твердой решимостью.

– Все, так дальше продолжаться не может! – выпалила она. – Не до́лжно невежественным поломойкам решать, есть ли у принцессы жар, и тем более брать на себя смелость посылать за лекарем. Эта обязанность принадлежит фрейлинам, назначенным королевой. Я дождусь лекаря, препровожу его к постели ее высочества, после чего сообщу королеве о его выводах. Мне также придется сообщить ей об опасном влиянии простолюдинки на ее высочество.

– Вы вольны поступать, как считаете нужным, мадемуазель, – ответила я, резко надавливая на дверь.

Раздался вскрик боли, и нога в туфле из мягкой кожи скрылась за порогом. Я с облегчением захлопнула дверь и вставила в пазы засова колышек, надежно защищавший от дальнейших поползновений. Я исполнила обещание никого не впускать, данное мною Екатерине, но какой ценой? На сей раз я и впрямь опасалась серьезных последствий.

Это происходило спустя два дня после турнира, вслед за бесславным завершением которого Екатерина оказалась свидетелем скандала между королевой и дофином. Королева Изабо обвинила Людовика в своевольном и прилюдном саботаже англо-французского договора, что погубило надежды Франции на мир и процветание. Королева заявила, что ее сын поставил на карту отношения с Англией из мелочной обиды, вызванной позорным поражением в поединке. Дофин не остался в долгу, обвинив мать в наивности и глупой вере в добрую волю короля Генриха.