– Я не очень хорошо умею варить кофе, – оправдываюсь я, хотя на лице эрла не вздрагивает ни один мускул.

– Это вкусно, – лицемерит он, вытирая рот тыльной стороной ладони, перстни блестят красным и зеленым камнями.

– Попробуйте печенье, очень вкусное, – продолжаю с надрывом играть роль гостеприимной хозяйки.

Рыцарь важно достает из протянутой мною вазочки печенье и отправляет его вслед за кофе.

– Леди Мария… – начинает он, но его прерывает дверной звонок.

Эрл вопросительно смотрит на меня.

– Что есть сигнал, леди Мария?

– Это сигнал в дверь, наверное, пришла служанка.

Иду в прихожую, стараясь не рвануть туда бегом. За дверью стоит соседка-активистка Изольда Борисовна.

– Маша, ты знаешь, что у нас под окнами в сквере привязана лошадь? – как обычно с места в карьер начинает она. – Ты представляешь себе? Ло-шадь! До какой степени обнаглели эти олигархи, мало им того, что весь двор забит их фордами, так теперь еще и лошадей начали привязывать!

Олигархи и их антинародная деятельность – одна из излюбленных тем Изольды Борисовны. Мучительно пытаюсь представить олигарха, живущего в нашей пятиэтажке, а соседка тем временем продолжает:

– У каждого по пять, нет, по десять штук машин, так они еще и табуны лошадей во дворе будут разводить! Куда мы катимся?

Изольда Борисовна традиционно нуждается только в слушателе, а не в собеседнике. Отчего мне не хочется просить Изольду Борисовну о помощи? Наверное потому, что если она станет моей спасительницей, то в ближайшие полгода все соседи и жители близлежащих домов, в том числе и я, будем обречены постоянно выслушивать душераздирающую историю о том, как ко мне в квартиру проник сумасшедший олигарх-извращенец, переодевшись в костюм средневекового рыцаря. «Нет, лучше умереть от рыцарского меча», – решаю я, бормочу что-то насчет кипящего на кухне чайника, невежливо прощаюсь с соседкой и закрываю дверь, осознавая, что либо мой мозг уже фатально затронут вирусом сумасшествия, либо я нахожусь под гипнозом.

Вернувшись, как послушная сомнамбула, в комнату, замираю на пороге, потому что зрелище, открывшееся передо мной, необъяснимо и потрясающе. Рыцарь лежит на диване, откинув голову на подушку и, кажется, спит. Огромный, рыжий, живописный. Но ведь я не нашла снотворного.

Помедлив, осторожно, на цыпочках, приближаюсь к эрлу. Он либо спит, либо очень искусно притворяется. Дыхание ровное, да и поза вполне расслабленная. Присев на корточки, начинаю разглядывать его, не в силах справиться с приступом бабского любопытства. Мой похититель – рыжий в полном смысле этого слова. Рыжие волосы, рыжеватая щетина, брови и ресницы рыжеватого оттенка, я даже вижу пятна веснушек на чуть искривленном носу. Грубый шрам на подбородке. Кожа обветренная, словно человек, на самом деле, странствовал или много времени провел на свежем воздухе. То, что я приняла за камзол, скорее, длинная рубаха из грубой бархатистой ткани, расшитая на груди позументом и перетянутая широким кожаным поясом, украшенным металлическими бляхами с узором. Мне ужасно хочется пощупать ткань, она совсем не похожа ни на одну из тех декоративных, из которых по моим представлениям обычно шьют театральные костюмы. От рыцаря пахнет лошадью и еще чем-то необъяснимо нездешним. Он вдруг вздыхает, шевелится и совершенно четко произносит нечто непонятное:

– Хи зесих энд за фразен1…

Вздрагиваю и отпрыгиваю, чуть не падая, замираю, похолодев. Эрл, тем временем, продолжает свою речь, не открывая глаз:

– Ин зедвола… ливде… зе бреотон эалонда…2 – снова горько вздыхает и затихает. Рука его ложится на ножны кинжала. Делаю еще шаг назад, сердце порхает в груди, как взбесившаяся канарейка. Снова тишина и ровное дыхание. Неужели спит? С чего его так разморило? Похититель, уснувший на диване своей заложницы? Маньяк, бездарно отдавший себя в руки жертвы? Может, я все-таки положила в кофе снотворное, сама того не заметив? В свете последних событий перестаю верить самой себе. И на каком тарабарском языке он говорит? Что за фразы? Хотя, мне показалось, что я уловила в словах что-то знакомое. Бреотон… британский? Выжидаю несколько минут, затем подхожу к столу, на котором лежит меч. Осторожно провожу ладонью по ножнам, они прохладны, покрыты затейливой вязью рисунка, в котором просматриваются человеческие фигурки. Оружие выглядит абсолютно настоящим, насколько я могу судить, хотя последний и единственный меч, который я когда-либо держала в руках, – пластмассовый моего племянника-первоклассника.