– Прав! – попалась на удочку Настя.

– А если прав, то тогда мыться надо почаще, а не перебивать всякие запахи духами «Восторг», а то неделями не моются, потом выльют на себя ведро одеколону и считают, что окружающие пришли в экстаз и приняли их за леди.

Данила довел Настю почти до слез, но на этом не остановился, а решил добить деморализованного противника. Он, как маршал Жуков, перед решающим ударом, обвел внимательным взглядом поле боя и, заметив подрагивающие в ярости от незаслуженной обиды Настины губы, безжалостно изрек:

– Леди в панталонах в природе просто не бывает!

Я поднял оконную раму. На нас пахнуло свежим ветерком. Все втроем мы сгрудились у окна. Насте, как даме в театральной ложе, мы уступили привилегированное место впереди, а сами расположились сзади.

– Пусть пыль локтями повытирает, раз лезет вперед, хоть какая-нибудь от нее польза будет, – усмехнувшись, сказал Данила.

– Не вздумай ко мне прижиматься, толстый, – на всякий случай лягнула его Настя.

– Тпру! Не брыкайся! Стой смирно, лошадка.

Настя недолго смотрела в бинокль, поводя им из стороны в сторону.

– Ничего интересного, – сказала она, пропуская вперед Данилу.

Данила, удобно пристроив живот, собрался, видимо надолго расположиться, осматривая окрестности. Сразу за нашим забором в соседнем доме жил одинокий дед по кличке Хромой. Домик у него был маленький, аккуратный, под полукруглой крышей, чем-то напоминающий татарский шатер. Во дворе был вырыт и обложен плиткой неглубокий бассейн, дно которого просматривалось невооруженным глазом. Дальше, домов через пять, был Настин дом, и только в самом конце улицы жил Данила. Настя, взяв меня под руку, как заправский гид описывала сверху мне то, что я не один раз видел снизу и на что теперь через бинокль смотрел Данила. Так близко от нее я никогда не стоял и поэтому млел от восторга. Костлявый Настин бок шпагой упирался в меня. Данила мог смотреть в бинокль хоть до утра.

Настя кивнула на дом нашего соседа и, как экскурсовод на экскурсии, стала рассказывать:

– Сосед ваш, дед Хромой, отмотал полный срок по пятьдесят восьмой статье, десять лет. А теперь притаился, на дно залег, думает, никто об этом не знает.

– Ну и жаргон у тебя, как будто вместе с ним срок мотала, – подал голос ехидный Данила.

– Зарезал кого, что ли? – не понял я. – За что сидел? – переспросил я Настю, хорошо зная нашего соседа, степенного, убеленного сединами старика. За глаза и правда его все звали Хромой.

«Может, он и в паспорте так записан», – подумал я, но переспрашивать не стал.

– Зарезал, не зарезал, я слышала от отца, но в какой-то группировке он состоял.

– В люберецкой?

– Нет, в какой-то другой.

– Может, солнцевской?

– Нет… Точно, вспомнила! В троцкистской, – Настя вытащила из уголка памяти название группировки.

Данила захохотал:

– Дура, троцкистская группировка была в тридцатых годах, ее еще Сталин разгромил.

– Может, поэтому Хромой и затаился? – задумчиво сказала Настя.

– Чего ему таиться, – снова вступил в спор Данила.

– Что сидел хотя бы?

– По-твоему, он должен с утра с ножом выскочить на улицу и орать: «Разбегайся! Всех зарежу! Я в группировке состоял. Моя кличка Хромой». Так, что ли?

– Ну, знаешь, Данила… – не нашлась что ответить на такое возражение Настя.

– Гы-гы-гы… – счастливо смеялся Данила, радуясь, что уел свою вечную оппонентку.

Настя тараторила про других соседей, выдавая, как из компьютера, имеющуюся у нее информацию. Данила, дорвавшись до бинокля, так внимательно осматривал окрестности, как будто первый раз их видел.

Внизу в доме часы с кукушкой пробили полдень.

– Так рано!.. Еще только двенадцать, – сказал Данила. – А я думал, уже часа четыре.