– Куда ты со своим творогом лезешь, пусть едят, что есть на столе, – остудил ее рвение дед.

– Может, кашки еще с изюмом? – бабка стояла у меня над головой.

– Нет! Все! Больше не лезет, – отвалился я от стола.

Данила с сожалением вздохнул.

– А может, Данила будет?

Данила благодарно посмотрел на бабушку.

– Сидите, сидите, отдыхайте, сейчас принесу.

Наконец Данила доел принесенную пшенную кашу с изюмом и сказал:

– Спасибо.

– А чаек, чайку с медком выпейте, мед свой, натуральный, цветочный. Куда спешите, посидите, поговорим, – частила бабушка.

– Нужна была ты им, старая, со своими разговорами, у них свои дела, – дед принял нашу сторону.

Мы вылезли из-за стола.

– А вот вчера приходила Настя, спрашивала, когда ты приедешь, так пять стаканов чая выпила, – не унималась бабушка.

– И не лопнула? – засмеялся дед.

Я скорей потащил Данилу из-за стола, пока бабка со своим языком не ляпнула еще что-нибудь. Данила выглядел довольным и умиротворенным.

– Мы пойдем погуляем, – сказал я деду с бабушкой, и мы вышли на улицу.

– Только недолго.

– Хорошо.

Мы вышли за калитку.

– Хорошая у тебя бабка, вкусно кормит, так можно все лето жить, – погладил себя по богатырскому животу Данила. – Сильный обед дала.

Издалека помахала нам рукой Настя.

– Давай и ее захватим, – предложил я Даниле.

– Да ну ее, в школе надоела, сроду не даст списать, а теперь в друзья набивается.

Но Настя и без нашего приглашения уже приближалась к нам. Она успела переодеться. На ней была майка и лосины в обтяжку, последний писк моды. Сейчас так пол-Москвы ходило.

– Ты что, на панталоны платье сверху забыла одеть? – ехидно спросил ее Данила.

– Дурак, много ты в моде понимаешь?

– Не меньше тебя. Так девицы в Париже на Пиккадилли одеваются.

– А ты что, был в Париже? – не унималась Настя.

– Был – не был, но знаю. На панталоны надо надевать платье. Учителя так ведь не ходят?

– Во-первых, Пиккадилли не в Париже, а в Риме.

– Скажи еще, что Бродвей в Стамбуле, – перебил ее Данила.

– Пиккадилли не в Риме, а в Лондоне, – наконец и я показал свои знания по географии и тем положил конец никчемному спору.

Проулком мы вышли на берег озера. Дворы заборами нависали над водой. Между заборами и озером, по обрыву, вилась неприметная тропинка, протоптанная рыбаками да нами, мальчишками. Почти за каждым двором у берега были устроены мостки. Кое у кого к ним были примкнуты лодки-плоскодонки. Но рыбаки здесь, на мостках, не сидели. Сидели дальше, справа, на плотине. Выше и левее был пляж. Какое-то время мы шли молча, Настя впереди, мы сзади. Тропинка вилась по берегу, повторяя изгибы озера.

– Что мы ходим тут, как придурки, озера не видели что ли? Пошли в бинокль смотреть, – предложил Данила.

– У тебя есть бинокль? – спросила Настя. – И молчишь?

– Он его специально привез, за тобой подглядывать, – съязвил Данила и, довольный своей шуткой, расхохотался.

– Свинья! Ты все хочешь испоганить, – возмутилась Настя.

– Чем же я бинокль испоганил? – и снова захохотал. – Пиккадилли в Риме. Отличница туфтовая.

Данила все-таки допек Настю и, только получив хорошего тумака, наконец успокоился.

Мы вошли к нам во двор. Дед возился с пчелами. Бабушка же, увидев Настю, расцвела.

Бабушке всегда нравилась Настя: за независимый характер, за мальчишескую прямоту, за то, что та всегда здоровалась первая, – нравилась, и все. Поэтому, когда мы втроем появились в нашем дворе, бабушка ласковым взглядом проводила Настю, прошептав:

– Невеста.

А Данила, услышав такое сравнение, тут же перевел его на дворовый язык:

– Коза!

– Где? – спросила Настя.

– Где, где? – передразнил Данила, – вон в огороде.