– Дашка! Милая моя Дашка! Я знала, что когда-нибудь ты появишься в моей жизни и поможешь! Ты же не случайно оказалась здесь! Все именно так и произойдет! И вы с моими родителями просто поменяетесь местами. Вернетесь туда, где вы и должны быть – ты там, они здесь.

Нескончаемый поток слов теперь лился из Прасковьи. «Просто, как все просто, – пронеслось в моей голове, – они где-то там, я где-то здесь….»

Подруга, словно прочитав мои мысли, невозмутимо ответила вслух:

– Дашка, это правда оччччень просто! Надо только верить! Я буду рассказывать сказки. Все, что вспомню. А потом мы их сложим, словно пазлы, вместе с твоей историей в одно целое полотно, и тогда будем думать. Я полагаю, что ключ ко всему находится именно в сказках бабы Нюши!

…Следующий рабочий день мало чем отличался от предыдущего. С утра состоялась летучка, которую весьма конструктивно провел наш «главный» —Тимофей Тимофеевич. Затем мы с Прасковьей провели плановый осмотр наших стационарных пациентов. Моя помощница тщательно записывала все в журнал: общее состояние, проводимое лечение, динамику и т. д. Справедливости ради надо сказать, что первое время прием животных и все сопутствующие манипуляции осуществляла исключительно Прасковья. А я находилась с ней рядом только в качестве обязательного приложения, абсолютно радуясь этому обстоятельству, просто помогала, смотрела и училась.

Первым на осмотр важной походкой и совершенно самостоятельно вышел петух Сеня. Сеню Прасковья осторожно водрузила на стол, чему он почти не сопротивлялся. Затем одним ловким движением руки моя помощница оторвала пластырь с того места, где у петуха должен быть гребешок. Она сделала это так быстро, что наш пациент только и успел начать возмущение, прервавшись на первой же фразе: «Ко-о-о!» Вместо исчезнувшего пластыря на бороздке моему взору открылся вполне затянувшийся шрам. «Интересно, – подумала я, – и кто лишил этого чудного петуха такой любимой всеми курами шевелюры?»

– К-кто? К-кто? – от неожиданности еще не привыкшая к подобным безголосым разговорам я плюхнулась в стоящее рядом кресло. —К-как к-к-то? – невозмутимо продолжил вопрошать пернатый, – в журнале не смотрела? Тоже мне врач называется. Для особо отсталых повторяю: Викентьевич, хозяин мой, перебрал однажды, и перепутал меня с селедкой. Решил отрезать ей плавники, чтоб не уплыла ку-куда. Я кукарекал деду, как мог, что не селедка, а петух, да он еще и слеп оказался. Р-раз ножичком – и нет моего гребня. Я в долгу не остался. Как к-к-клюнул в отместку по лбу. В глаз осознанно не стал, чего старика обижать, зрения лишать – не со зла ведь… Так он от неожиданности подумал, что селедка ожила, в пиранью превратилась, и его покусала. Ку-кареку, сразу протрезвел. Меня схватил, узнал, стал прощения просить и сюда приволок.

Тут Сеня хитровато мне подмигнул и продолжил свою тираду:

– Я, ку-реку, Викентьевича-то простил, он же не с умыслом, не нарочно. А Прасковья с Агриппиной меня выходили, обещали пластиковый гребешок вживить. Говорят, красивей старого будет. А что? Главное, чтоб куры меня признали. А то соседский Фока, пока я тут лечился, прорыл дырку под забором и ну шастать к моим девушкам. Мне, ку-курек, доложили. Вот только вернусь в курятник, так Фоку отделаю… Ку-курек! Не шастай к чужим курам! Не шастай! КУ-ку-рек! Своих заимей!

Воинственного и невинно пострадавшего вместо селедки петуха мы с Прасковьей отправили домой, к подслеповатому и глуховатому деду Викентьевичу, обещав «убитому» своей оплошностью старику, что через месяц, когда ранки полностью заживут, пришьем Сене новый пластиковый гребешок. В лучшем виде! И довольный Сеня шел впереди еле семенящего Викентьевича. Гордо шествовал в свой родной курятник. Хозяин возвращался! Куриный гарем уже поди заждался бедолагу.