– Что случилось, мой милый вояка? Что у вас тут?

– Да то, что я доведен до бешенства. Взгляните на меня. Еще немного – и случится большой грех.

– Боже мой, да у вас все лицо исцарапано в кровь! – воскликнул Фрикэ, невольно рассмеявшись. – Вы, должно быть, дрались с полдюжиной кошек.

– Нет, это все madame Барбантон. Вот уже целый час она пробует на мне свои когти. И, кроме того, осыпает меня оскорблениями. Позорит честь солдата, беспорочно прослужившего отечеству двадцать пять лет.

– Ну, что там… Может быть, вы и сами немного вспылили, – заметил Фрикэ, зная, что заведомо говорит вздор.

– Если я и вспылил, то ведь ничего же себе не позволил, – возразил исцарапанный муж. – А между тем я бы мог…

Женщина разразилась злым, противным хохотом, от которого передернуло бы самого невозмутимого человека.

– Что бы ты мог? Ну-ка, скажи! Тон был агрессивный, вызывающий.

– Несчастная! Хорошо, что я с бабами не связываюсь, считаю это для себя позором, а то ведь я мог бы убить тебя одним ударом кулака!

– Это ты-то?

– Да, я. Но я не для того прослужил двадцать пять лет в жандармах, чтобы самому усесться на скамью подсудимых.

– Постой же, вот я тебе покажу.

Она наступала на него, он отодвигался. Вытянув вперед руку, она схватила его за седую бородку и стала дергать ее изо всех сил, крича и приговаривая:

– Да где тебе, ты такой трус и подлец!

Фрикэ был изумлен. Он уже не знал, во сне все это или наяву. При всей своей находчивости, он совершенно растерялся.

– Сударыня, – нерешительно заговорил он, – до сих пор я думал, что наоборот – подлец и трус тот, кто бьет женщину, даже если он в столкновении совершенно прав.

Madame Барбантон нельзя было ничем урезонить. Продолжая таскать отбивавшегося от нее мужа за бороду, она ответила глупо и грубо:

– Еще и вы тут с вашими рассуждениями! Очень они мне нужны! Да я и не знаю вас. Явился неведомо кто, неведомо откуда… С улицы первый встречный…

Фрикэ побледнел как полотно. Он выпрямился, устремил на мегеру взгляд своих стальных глаз, загоревшихся особенным блеском, и глухо проговорил:

– Скажи это самое мужчина, плохо бы ему пришлось. Но вы женщина. Я вас прощаю.

Отставному жандарму удалось, наконец, избавить свою бороду от мучительных тисков. Он произнес с заведомым расчетом:

– Фрикэ прав. Тебя спасает, во-первых, то, что ты женщина, во-вторых, то, что мы французы. Будь я турок, тебе бы голову отрубили за то, что ты посягнула на бороду твоего мужа: борода священна у мусульман.

– Негодяй! – взвизгнула madame Барбантон и, все более и более распаляясь ввиду спокойствия обоих мужчин, вдруг выбежала вон, хлопнув дверью.

– Да, Фрикэ, милый мой товарищ! Я был гораздо счастливее у канаков. Тот день, когда нас в Австралии хотели насадить на вертел, я с нынешним не сравню. Тот день был гораздо приятнее.

– Действительно, характер вашей супруги сделался еще невыносимее. Был уксус, а теперь и вовсе эссенция.

– И так каждый день! Не то, так другое. Последнюю неделю она изводит меня, требуя, чтобы я разводил вино и водку разными составами. А я не желаю быть отравителем. Во всем ей уступал, а в этом нет. И не уступлю ни за что. Скорее всю свою торговлю пошлю к черту. Ах, если б можно было поступить опять на службу!

– Кстати, я ведь зашел проститься.

– Вы уезжаете?

– Сегодня вечером и, вероятно, на целый год.

– Счастливец!

– Вы сейчас хотели послать все к черту. Поезжайте со мной. Ведь меня приглашает monsieur Андрэ.

– Monsieur Андрэ? Тысяча канаков!

– Вы ведь знаете, как он вас любит. Поезжайте с нами, решено? Я увожу вас в Брест. Укладывайтесь, потомвместе позавтракаем, погуляем, как матросы на берегу, а вечером к восьми часам – на вокзал.