– Я не могу.

– Тогда я зажмурюсь.

Она молчит, и это молчание колебания. Застежка расстегнута.

– Только закрой глаза.

Все равно темно. Сосок пойман губами, ну теперь тебе будет трудно устоять. Она вся затрепетала и обхватила мою голову руками. С каждой секундой теряет контроль над собой, все больше расслабляясь, но как только руки прикасаются к бедрам, она резко отталкивается и садится, откинувшись на спинку дивана и тяжело дыша.

– Давай выпьем что-нибудь успокаивающее.

– У меня ничего нет.

– Есть.

– Что?

– Пойдем, покажу.

Кефир – самое то для настоящего момента.

– Петр, ты ужасный человек.

– Ужасный и странный.

Напряжение снято, можно возобновить попытки.

От возбуждения она начинает покусывать кончики пальцев.

Когда страсти поулеглись, Оля вдруг становится серьезной.

– Скажи, ну почему Слава не может быть таким, как ты? Он выходил из себя, когда я о ком-то из мужчин отзывалась хорошо.

– Это и было причиной развода?

– Да, он чуть ли не с кулаками кидался на меня, когда я задерживалась на работе или любовалась кем-то из артистов.

– Ревность. Сколько вы прожили вместе?

– Восемь лет.

– И всегда так?

– В последнее время особенно. Он не ударил ни разу. – Она выпрямилась, и глаза ее заблестели гневом. – Пусть бы только попробовал. Но я поняла, что он может ударить. Как ты думаешь, я сделала правильно?

– Конечно, без доверия – не жизнь.

– Он недавно приходил, деньги приносил. Я его не пустила и деньги не взяла.

– Ну и зря.

– Нет, мы и без него проживем.

– Воспитывать и содержать дочь – это его обязанность и потребность, ты не должна его лишать своих прав, это жестоко.

– А он со мной обошелся не жестоко?

– Он посягнул на твою свободу чувств, за это ты его лишила себя, это справедливо. Но лишать его дочери ты не имеешь права.

– Так ты считаешь, что я должна была деньги взять?

– Разумеется. Он неплохой парень. Мастеровой, не курит, не пьет. Ушел, оставив все, значит, не мелочный. Принес деньги дочери, выполняя свой отцовский долг.

– Так что же, мне его брать обратно?

– Это по желанию. Но от дочери изолировать нельзя и надо постараться сохранить хотя бы уважение друг к другу. Все резать-то не надо.

– Нет, никогда! – Но прежней уверенности уже нет.

– Оля, я завтра улетаю в Москву доводить зубы до ума, здесь нет возможности поставить мосты, а там есть один адрес, дали ачайваямские знакомые.

Ее руки привычным движением поворачивают голову пациента к свету, хотя происходит все не в кабинете.

– Открой рот. Да, лунки зажили, мосты можно ставить.

За последние десять дней она сильно изменилась: осунулась, похудела, глаза ввалились. Расслабиться она так и не может, а без разгрузки попытки превратились в пытку. От прежней веселой Оли, которая лихо дергала зубы, не осталось и следа.

– Я уже пью сердечные капли, – показала она какую-то зеленую пакость.

– Поздравляю. Обмороков еще нет?

– Пока нет, но все знакомые от меня уже шарахаются.

– Не переживай, то ли еще будет. Но пока твой мучитель будет в командировке, ты восстановишься и, может быть, соберешься с духом.

– Нет, я, наверное, никогда не смогу. Когда ты уходишь, я еще час сижу около двери, а потом долго не могу заснуть. У меня все болит, но я ничего не могу с собой поделать.

– Но как же это у тебя получалось со Славой?

– Ему я не разрешала смотреть на себя, когда я раздетая, и прикасаться к груди, но у тебя это так хорошо получается. Я только начала понимать, как это все вкусно.

– Все, что было, только прелюдия.

– Я ему обязательно скажу: «Какой же ты мужчина?» Куда ему!

– Тем не менее он добился большего.

– А! – она махнула рукой. – Об этом и вспоминать страшно.