Сразу же закипела работа по обустройству палаточного лагеря. Палатки ставят брезентовые, считается, что на два-три дня нет смысла ставить меховые. Плетнёв в телогрейке, подпоясанной веревочкой, дает руководящие указания.

– Эту палатку ставить здесь, эту – там. Ты принеси воды, а ты – дров.

Без него все получается куда слаженнее и быстрее. Когда же он отпустит? Обещал сразу по приезде, но что-то скромно молчит. Воду сливать, нет? Прихватит ведь в момент. Часик подождать можно, авось. Не хватало только разморозить.

Первая палатка готова у Юрия Аляко. Теперь понятно, почему Потапенко не боится директора. На столике между ними уже ополовиненная бутылка. С Ильей Ивановичем он бы с собой не прихватил. Чуть поодаль Аляко, бригадир первой бригады. У железной печки крутится его жена Арина.

Она эвенка, он чукча. Юрий ушел от первой жены, оставив ей двух сыновей и трех дочерей. По слухам, он утонул при переправе, а Шамиль его спас. Но по чукотским законам утопленников спасать нельзя. Аляко несколько раз кидался в воду, чтобы закон не нарушать, и Шамилю пришлось с ним повоевать, чтобы не дать осуществить свое намерение. А когда несостоявшийся утопленник пришел домой, жена его прогнала, не дав переступить порог, хотя у них было пятеро детей. Он страшный, как шаман, и выражение лица у него довольно свирепое. Года два он не пьет вообще, хотя раньше грешил этим часто. Арина потеряла первого мужа года три назад, он был пастухом, погиб в лавине. Детей общих у них нет.

Аляко с индифферентным видом слушает Плетнёва, который рассказы вает довольно ядовито о «том», кто загадывал до обеда ребусы с везд еходом и что из-за «него» чуть не сорвалась вся кампания, и людям пришл ось ставить палатки в темноте. Заканчивает свою мову он весьма неожиданно:

– А теперь, друзья, езжайте за вездеходом. Вы его оставили, вам за ним и ехать.

Вот это наказание! Целые сутки пробыть вдвоем с Вельгошей! Снова не заводится. Остап Петрович прибег к аналитическому методу.

– Ты птичка на букву «д».

– Дроздик?

– Почти, только «о» вторая, а не третья. Скажи, что ты с «Аистом» сделал?

– Карбюратор помыл и свечи почистил. Электроды подогнул до 0,6.

– А тебя кто так учил?

– На «Москве», по инструкции.

– Ты инструкции больше читай.

Он выворачивает свечи и ставит прежний зазор. Движок с полоборота рявкнул и запросился в дорогу, послушный малейшему движению акселе ратора. Вот уж век живи, век учись.

– Сколько с меня, Петрович?

– А что с тебя, дроздика, взять? Езжай с богом.

Лучше с Вельгошей. Хорошо-то как! Луна сияет полным блеском круг лой тарелки, звезды вычищены, воздух черен и прозрачен. Дорога звенит, колея четко вырисовывается в свете фар.

Но все хорошоне бывает. На подходе к культбазе исчезла колея – занесло снегом. Последний километр на ощупь по кочке. Оглушительный выстрел слева сообщил о еще одной неприятности – лопнул торсион. Ну хоть второй, не первый, и то полегче. Вот она, родная, наконец-то.

– Воду сливаем, Илья Иванович?

– Конечно. Пока завтра торсион заменим, десять раз успеет согреться.

Неужели возможно такое счастье? Ни пьяных, ни криков, ни лая собак, ни дымовой завесы от папирос, простор – хоть танцуй. Ложись на любую кровать. Шкур – хоть заматывайся.

Один топит печку, второй набивает чайник снегом. Один заносит вещи, второй открывает консервы и ставит их на печку. Ни ругани, ни руководящих указаний. Полное взаимопонимание и согласие. Такое возможно только в сказке. Через пятнадцать минут все кипит и около печки можно раздеться.

– Мне помнится, кто-то говорил, что наконец-то в совхоз приехал настоящий директор.