“Мы тебя не потревожим?” с улыбкой обратилась женщина к Ивану на ломаном английском.

“Конечно, нет!” солгал Иван.

Он не любил, когда они приезжают. Дети шумели. Старший, пока мать не видит, пихал и толкал сестру, та падала, плакала, впадала в истерику. Часто она притворялась, что брат её ударил. Но мать только грозно смотрела на сына. Здесь было запрещено применять силу к детям, даже по шее нельзя было бить. Год назад мать дала сыну подзатыльник: он пожаловался в школе и мать оштрафовали на годовую зарплату. Теперь Инна держала себя в руках. Но её дочь, Ирма, которой было три года, не знала о существовании судебной системы и штрафах- она хорошо помнила, что её действия когда-то давно привели брата к расплате. С тех пор девочка никогда не упускала возможность подставить его под удар матери. Но удара не происходило.

“Мы завтра уедем”, сообщила Инна и начала кашлять. Кашель был хриплый и глубокий. Сначала редкий, затем частый с надрывом. Потом закашляла дочь. Только сын невозмутимо держался, но и он скоро присоединился к остальным. Иван быстро убежал в свою комнату. Плотно закрыл дверь, подложил под щель внизу несколько полотенец и одеяло, чтобы зараза не проникла внутрь.

В доме было тихо. Иван открыл дверь балкона, но едкий запах травы заставил его сразу же закрыть её. Хотелось в туалет, который был на балконе: планировка домов семнадцатого века в центральной Европе. Хорошо, что он вообще был. Румын рассказывал, как справлял нужду в соседнем здании. А когда там закрыли туалет на реконструкцию, посещал музыкальный магазин. В углу подсобного помещения одиноко стоял старый контрабас без струн, куда Румын ходил по большому.

Иван вдохнул максимальное количество воздуха и вышел на балкон. До туалета было пятнадцать метров. Внизу Иван увидел соседа. Он лежал на диване на открытой террасе. Одна нога на полу, другая на тумбочке. Сосед потянулся к ноге на тумбочке, почесал пятку, отстегнул протез колена, внимательно посмотрел на него и глубоко затянулся косяком с травой. Иван быстро прошёл в туалет и только там вздохнул полной грудью. Когда он вышел, сосед всё ещё курил, а пол был усыпан красными лепестками роз.

“Романтично,” подумал Иван.

Он вернулся в комнату, но не смог заснуть. Инна сильно кашляла за стеной. Она постучала в дверь Ивана. Он открыл. Она взяла его за руку и потянула в кровать. Они легли. Она кашляла. От неё пахло потом и корицей. Волосы были жирные, груди полные, бёдра округлые. Он колебался. У него не было женщины уже два года, с тех пор как сюда приехал. Пока он думал, Инна активно работала ртом. Потом она приблизилась бёдрами к его лицу. Он почувствовал резкий неприятный запах. Женщина давно не мылась. Ивана стало мутить. Тошнота подступила к горлу. В голове что-то напряглось и как-будто бы лопнуло. Инстинктивно он поднялся, открыл дверь балкона и вышел наружу. Инна что-то говорила. Иван закрыл за собой дверь. Он долго и жадно вдыхал воздух, пропитанный каннабисом. Лепестки роз сдуло с пола сильным порывом ветра. Когда Иван вернулся, Инны уже не было. Он заснул. Она кашляла за стеной. Но он уже ничего не слышал.

***

Иван был на высоте восьмидесятиэтажного небоскрёба. Его одинаково притягивало и вверх, и вниз. Сверху море, внизу небо. Иван находился в невесомости и парил вдоль дороги, вымощенной большими полированными булыжниками. На них было выгравировано множество надписей и образов: “любовь и терпение”, портрет Майкла Джексона, “убивай и продавай”, “нет наркотикам!”, “равенство и братство!”, “не продаюсь за деньги!”, “долой иммигрантов!”, свастика, еврейская звезда, логотип сообщества любителей пива. Когда Иван изредка касался булыжников кончиками пальцев, образы менялись и оживали. Майкл Джексон сначала превратился в косого Сида Вишеса, потом в кашляющую Инну. “Любовь и терпение” сменились подвижными бедрами Инны, но без характерного запаха. Свастика превратилась в два скрещенных протеза колена соседа снизу. Впереди дорога была покрыта белыми лепестками роз. Вдруг булыжники затряслись. Вода сверху стала проливаться вниз на небо, смывая лепестки и придавая ему зеленоватый оттенок. Вибрация усилилась. Послышался звонкий, хлёсткий удар. Иван открыл глаза. Стол, стёкла, люстра, шкаф с одеждой и даже стены глухо вибрировали в такт хору отбойных молотков за окном. Больше года этот концерт будил Ивана каждое утро. Рядом с кроватью стояла гитара. На ней только что порвалась четвёртая струна.