под утро, часов в пять, проснулся в казарме от боли в животе. Я сначала подумал: может чего-то съел на ужин несъедобное? Кормили-то нас – солдатская кухня оставляла желать лучшего – на троечку с плюсом, чуть лучше, чем колхозник кормит домашнюю скотинку. На обед – жидкий невкусный суп с кусками варёного сала, на второе – перловка или другая каша, сваренная по аскетическому принципу монаха- отшельника: на воде, без молока, масла и сахарного песка, имеющая отвратный вид, и жидкий чай какой и чаем-то называть в падлу. (Правда по праздникам давали гречку с котлетой – за счастье!) Белый хлеб и кусочек масла. (Кстати, в нашей части деды масло не ели, отдавали молодым – такой был закон). На ужин – жареная картошка с не менее жареным минтаем. И пошёл в туалет, но там у меня ничего не получилось, в смысле опорожнения кишечника, потужился я маленько: ни хрена! Я подумал: что такое? что за непонятки? что за ложные сигналы подает мне живот? и пошёл лег опять. Но заснуть не смог, или хотя бы покемарить до подъема – шести часов – наоборот, боль не только не утихла, а стала ещё сильнее. Я встал, сказал дневальному, что у меня болит живот и пошёл в медсанчасть: она располагалась на территории гарнизона.

Была суббота – как сейчас помню – дежурил там солдат призывник из советской азиатской республики. Узбек, таджик, туркмен? Я в них плохо ориентируюсь. Я ему говорю, что у меня «голутвайзер», в смысле – болит живот. Солдат хоть и был типа санитаром, точнее дежурным солдатом в медсанчасти – в случае чего, ни черта не понимал в медицине, дал мне каких-то таблеток. «На, проглоти, – сказал, он на очень плохом русском, – должно пройти». Я проглотил эти ебучие таблетки, они не только не помогли, а стало ещё хуже; прождал минут двадцать, меня начало тошнить, и боли в животе усилились, заболела голова. Я пошёл в туалет сделать двумя пальцами рвотный рефлекс от этих таблеток, но так его и не вызвал, мне и тут не повезло, как и с дефекацией – локальной зачистки организма. Говорю этому санитару: «Позови какого- нибудь офицера врача». Пока салага ковырялся в журнале чего-то выискивая, потом крутил диск телефона – всё это медленно, нехотя, заторможенно, словно был под кайфом (вполне вероятно и был, азиаты, как я уже сказал, покуривали «хорошие папиросы», которые не купишь в обыкновенном табачном ларьке), тут сам пришёл старлей.

– Товарищ старший лейтенант, говорю ему, – так и так, живот болит, мочи (ударение на «о») нет. Он начал щупать мой живот и, когда стал надавливать в правом нижнем углу, мне в голову пришла мысль: «А не аппендицит ли у меня?» и через две минуты она подтвердилась, когда он спросил:

– Тут больно?

– Больно, – ответил я.

– У тебя аппендицит, – сказал лейтенант. – Надо делать операцию. – Согласен?

– Согласен, согласен! – закивал я головой. Я тогда был на всё согласен, даже если б отрезали половину желудка, выпотрошили, как судака, перед тем как бросить в уху, лишь бы нейтрализовать боль.

Он вызвал по телефону дежурную машину из госпиталя и, пока она приехала через полчаса – это был полный пиздец, как меня скрутил аппен – монстр! Я лежал на боку, скрючившись, как зародыш в утробе улитки, стонал, сдерживаясь, чтобы не плакать и кричать от тупой, сильной, стреляющей боли, которая пульсировала, то увеличиваясь, то слегка уменьшаясь, но с каждым разом прострелы становились сильнее и болезненнее, отдаваясь прямо в мозги, и рождая в них дополнительные болезненные ощущения. Такой боли я никогда не испытывал – ни до этого, ни после в жизни – не были они мне знакомы. И главное, у меня до этого никогда не было приступов аппендицита как у других, когда разговор заходил на эту тему. У других, вон по рассказам, они случаются, но проходят, а у меня всё сразу получилось, что я даже и не понял в чем «фишка».