Спустившись с балкона, Дюма отправился на прогулку по огромному парку, окружавшему дворец. Он увидел широкую липовую аллею – главную магистраль парка – длиною в километр. В окружности же парк тянулся на пятнадцать километров и в нем неподалеку от дворца находились бронзовые бюсты, огромная бронзовая статуя Екатерины Второй, представленная в виде римской богини плодородия Цереры, храм в коринфском стиле, изящная белая ротонда, а в отдалении от дворца стояли две деревни с садами и огородами и не менее полутора сотен мыз и усадеб с хозяйственными и скотными дворами, птичниками и конюшнями. В деревнях и усадьбах трудились две тысячи человек, а во дворце – восемьдесят слуг.
В воскресные дни весь парк был открыт для публики и сюда приходили гулять и слушать духовую музыку до трех тысяч человек. А военный оркестр одного из гарнизонных полков играл несколько часов.
Оставшись жить во дворце, Дюма осмотрел почти все дворцы и памятники Петербурга, придя в восхищение от его красоты, а потом на извозчичьих дрожках объехал и многие загородные дворцы, восхитившись ими еще более. Дюма обошел и парки Петербурга. Он видел и Зимний дворец, и Исаакиевский собор, построенный по проекту Огюста-Рикара де Монферрана, и Сенат, и «Медного всадника», изваянного Этьеном Морисом Фальконе; и дом графини Леваль, построенный по проекту архитектора Жана-Франсуа Тома де Томона, и памятник Суворову, и Смольный монастырь, как уже говорилось чуть ранее, расположенный напротив дворца Кушелева-Безбородко, и стоящий неподалеку от него Таврический дворец, и Летний сад, находящийся далеко отсюда – в центре города, – и от всего этого приходил он в восторг, однако, видел и много такого, что повергало его в уныние.
Особенно безобразными казались Дюма русские дороги и все то, что было характерно для России середины XIX столетия. Впоследствии, в книге об этом путешествии по России, он привел стихотворение князя Вяземского «Русский Бог», где говорится следующее:
Конечно же, Дюма познакомился и с месье Дюфуром, первым французским книгопродавцом Петербурга, вокруг которого группировались все французы, жившие в городе, а его книжная лавка представляла столичный французский клуб. Здесь Дюма встретил двух своих близких парижских знакомых – двух сестер – Женни и Корнелию Фалькон.
С Корнелией он познакомился четверть века назад – в 1832 году, когда она была восходящей звездой парижской Оперы, а ее сестра Женни была тогда семилетней девочкой.
Сейчас Женни было чуть за тридцать, она дебютировала в театре Жимназ шестнадцать лет назад, а потом стала женой Дмитрия Павловича Нарышкина и хозяйкой одного из лучших салонов Петербурга, где находили самый радушный прием все местные и заезжие знаменитости.
Женни оставила у Дюфура приглашение для Дюма, написав, что она, и ее муж ждут писателя в гости, и счастливый путешественник тотчас же поехал к ним в дом, на Михайловскую площадь, где его давно и нетерпеливо ждали.
Дюма поселился во флигеле их прекрасного особняка, зная, что завтра – день рождения Женни, и потому он отыскал менялу и обменял у него французские золотые франки на русские бумажные ассигнации.
А после дня рождения Женни Дюма вновь поехал в центр Петербурга, осмотрел домик Петра I и стоящую на другой стороне Невы Петропавловскую крепость. «Она, – писал Дюма, – несомненно, защищает город, но еще более угрожает ему; она, конечно, была построена, чтобы отражать шведов, но послужила тому, чтобы заточать русских. Это Бастилия Санкт-Петербурга; как и Бастилия Сент-Антуанского предместья, она прежде всего держала в заточении мысль. Ужасной историей была бы летопись этой крепости. Все она слышала, всякое повидала, только еще ничего не раскрыла. Настанет день – и она разверзнет свое чрево, как Бастилия, и устрашит глубиной, сыростью и мглою своих темниц; настанет день – и она заговорит, как замок Иф. В этот день Россия обретет свою историю; пока у нее есть только легенды».