При мысли о подобном соседстве месье Люпен слегка вздрогнул. И очень четко понял, что месье Люпену никогда не хватило бы душевного благородства, свойственного этой милой даме, чтобы испытать подобные угрызения совести.

– А, так они здесь! – прошептал он с пересохшим горлом.

– Да, здесь.

Отношения, завязавшиеся при таких благих предзнаменованиях, могли только упрочиться. В ответ на тактичные расспросы Арсен Люпен признался в собственной бедности и невзгодах. И немедля несчастный юноша был назначен личным секретарем супругов с жалованьем в сто пятьдесят франков в месяц. Он может по-прежнему жить у себя, но должен ежедневно являться к Эмберам за распоряжениями, и для большего удобства ему выделят в качестве кабинета одну из комнат на третьем этаже.

Он выбрал. По какому-то невероятному стечению обстоятельств она располагалась прямо над кабинетом Людовика.

Арсену не потребовалось много времени, чтобы понять, что его должность секретаря сильно смахивает на синекуру. За два месяца ему пришлось переписать всего четыре письма и только один раз явиться по вызову хозяина к нему в кабинет, что позволило только один раз официально лицезреть тот самый сейф. Но при этом он заметил, что обладателя должности секретаря не считали достойным фигурировать в списке гостей рядом с депутатом Анкети или председателем коллегии адвокатов Грувелем и поэтому забывали приглашать на светские приемы.

Он на это вовсе не обижался, предпочитая скромно держаться в тени, в стороне – счастливый и свободный. Впрочем, он не терял времени даром. Прежде всего совершил несколько тайных вылазок в кабинет Людовика, чтобы засвидетельствовать свое почтение сейфу, но тот, увы, так и остался непроницаемым. Это была огромная, мрачная с виду глыба из чугуна и стали, против которой были бессильны и напильник, и сверло, и фомка.

Но Арсен Люпен не стал упорствовать.

– Там, где нельзя взять силой, берут смекалкой, – сказал он себе. – Главное, приглядеться и навострить уши.

Поэтому он принял надлежащие меры и после тщательного и трудоемкого бурения паркета в своем кабинете, ему удалось засунуть туда свинцовую трубку, которая выходила в потолок кабинета хозяина, притаившись среди лепнины карниза. Используя ее и как слуховую, и как подзорную трубу, он надеялся увидеть и услышать, то, что ему требовалось.

Отныне он проводил все время, распластавшись на полу своего кабинета. И впрямь, он часто наблюдал, как супруги Эмбер о чем-то совещались перед сейфом, проверяли учетные книги и перебирали бумаги. Когда они по очереди поворачивали четыре ручки, набирая шифр, он силился услышать, сколько раз они щелкали в пазах. Он следил за движениями Эмберов, подслушивал их разговоры. А что они делали с ключом? Куда его прятали?

Как-то он в спешке спустился вниз, заметив, что они выходят из кабинета, не закрыв сейф. Он решительно вошел туда, но они тут же вернулись.

– Ой, простите, – сказал он, – я ошибся дверью.

Но Жервеза кинулась за ним, затаскивая его назад в комнату:

– Входите же, месье Люпен, входите. Разве вы здесь не у себя? Вот вы нам сейчас дадите совет. Какие ценные бумаги лучше продать – внешние или государственные?

– А как же запрет? – спросил Люпен, крайне удивившись.

– А… так запрет касается не всего.

Она приоткрыла дверцу. На полках лежали связки ценных бумаг, перехваченные бечевками. Она взяла одну из них. Но муж запротестовал:

– Нет, нет, Жервеза, это безумие – продавать внешние бумаги. Они будут расти в цене… А внутренние сейчас, наоборот, на пике. А как, дорогой друг, считаете вы?