Далее. Существует довольно большое количество знатоков творческого и жизненного пути Алены Апиной. А также Пугачевой, Титомира и Даниэля Ольбрыхского. В принципе, их эрудиция может быть обширнее, чем эрудиция специалистов по Бальмонту. Но культура устроена так, что ее трансляцией от поколения к поколению заправляют посмертники, поэтому сведения бальмонтоведа именуются наукой, а его рассказы – лекциями, тогда как аналогичная деятельность апинологов называется трепом или, в лучшем случае, журналистикой.

Принцип компоновки фактов – один и тот же, решающее отличие зачастую определяется только удаленностью по оси времени. И вот здесь Алена Апина получает неожиданный шанс на посмертную известность – правда, характер этой известности будет совершенно непредсказуем. В самом деле, сегодня мы видим, что сумма сведений, собранных о московских карточных шулерах середины прошлого века, имеет статус исследования, а подробности личной жизни современных звезд московской эстрады, собранные, быть может, с гораздо большей тщательностью, такого статуса тем не менее не имеют. Следовательно, вполне возможно, что через сотню лет какой-нибудь культуролог защитит кандидатскую диссертацию на тему «Муж Алены Апиной как мифологема ранней постсоветской эпохи» – и удостоится поздравлений коллег за образцовое научное исследование.

В каком-то смысле представители академической среды не просто увлечены фиксами, но даже одержимы ими. Хочется сказать, что посмертникам очень повезло: их фиксы являются по совместительству научными проблемами. Эфемеры, напротив, не могут чувствовать себя так вольготно – их имидж подчинен строгому плану: увы, это касается и выбора увлечений.

Профессионал, занимающийся дисциплинарной философией, владеет различными философскими техниками. Каждая техника предполагает и свой собственный язык – то, что сегодня принято именовать дискурсом. Профессиональные навыки помогают избегать путаницы: тут вполне подходит афоризм Гегеля насчет крестьян и их коров. Горожанам, редко бывающим в деревне, коровы в стаде могут показаться в принципе одинаковыми («на одно лицо»), но крестьянин никогда не спутает Зорьку с Буренкой, он знает всех своих коров по именам. У философа тоже есть свои коровы: Бесконечное, Единое, Конкретное, Всеобщее – и он всякий раз безошибочно их окликает, подзывая к себе.

Тем не менее наблюдательный неофит может заметить и момент общности различных дискурсов, ускользающий от взгляда профессионала. Однажды Елена Мигунова, специалист по фольклористике, поделилась со мной своими наблюдениями.

– Странные люди эти философы. И в разговорах, и в текстах они все время забывают добавлять существительные.

– Как это?

– Ну вот они пишут: прекрасное, многообразное, эмпирическое… А что именно многообразное? Все время хочется уточнить и переспросить. Или вот ваш Лакан решает проблему соотношения воображаемого и символического. Но ни разу не уточняет, какое воображаемое или воображаемое что с чем именно символическим соотносится.

Немного подумав, Елена добавляет:

– Если я говорю, например, что я старше, то должна уточнять, старше кого. Не могу ведь я быть просто так старше…

Нельзя не отметить, что в этом взгляде, брошенном издалека, довольно точно зафиксирован общий видовой признак философских коров. Они действительно устроены на манер Чеширского кота: вот, скажем, кот без улыбки, а вот улыбка без кота, но ничто не мешает им пребывать в одном стаде.

Кстати, раз уж речь зашла о стаде. Некоторое время тому назад мне пришлось принимать экзамен по философии у студентов химического факультета. Одному из бедолаг попался вопрос о философии Хайдеггера. Положение было бы и вовсе безнадежным, но каким-то образом юноша запомнил два тезиса из статьи Хайдеггера, переведенной В.Бибихиным. Первый тезис гласил: