Полуторка Маруськи, которую звали шоферы «честной давалкой», выглядела ужасно, капот держался на веревочках, скособоченое крыло на проволоке, мотор залит маслом. Лямкин, как глянул внутрь, так и отшатнулся.

– Давай, – говорит, – цепляй буксир. Вернусь, в мастерские потащим.

«Вот будет посмешище», – прикинул Цукан.

– Ключ свечной оставь, отвертку и езжай по назначению.

Удивился Лямкин, конечно, а спорить не стал.

Первым делом отправил Аркадий посинелую Маруську собирать бурьян и сухой кизяк. Разжег костерок с подветренной стороны. Стал разбираться, что да как. А руки мерзнут на ветру, пальцы не слушаются. Подсел к костру погреться. Маруська в затишке у костра отогрелась и чешет как сорока, рассказывает, как над ней издеваются. Особенно, когда поломка в рейсе, вот как сейчас.

– Какого лешего пошла военным шофером?

– А как жить? – она отвечает. – Совхоз ликвидируется, немцы подходят. Сама я детдомовская, как и Танька. Предложили пойти добровольцем. Сыта, мол, в армии будешь и обута, одета. Разве знала, что солдаты, как злыдни. Что машину дадут захудалую.

Стало жалко ее Цукану, даже слова грубого не сказал за такое отношение к технике, что ее удивило больше всего. До темна провозился, но оживил мотор. Когда приехали в расположении роты, Волков похвалил.

– Шофер ты первоклассный. Принимай машину в свои руки.

– А как же Маруська?

– Это не твое дело! – безжалостно рубанул он и ушел.

Два дня Цукан приводил машину в порядок. А потом в рейс. Служба входила в нормальную колею. Выдали зимнее «беушное» обмундирование. Полушубок ему достался с большой заплатой на боку, так это не беда, после бушлата греет словно печка. А главное валенки. Вот без чего зимой не выжить. Он тут же из старой резины сделал себе калоши к валенкам, чтоб не промокали.

Даже Волков позавидовал, попросил сделать ему такие же. Вскоре приказал принять под командование отделение сержанта Тараскина. И пояснил:

– Треугольничек в петлицы ему как партийному дали. Языком только чешет и водку пьет. Да и водитель он никакой. А ты парень грамотный. Короче, разбирайся с этой интернациональной бригадой.

Вспомнил Цукан того сержанта. Фельдшер знакомый в знак благодарности щедро налил в котелок медицинского спирта. А еды никакой. Да и не хотелось, каждый день в рейс. Выпили с Гуськовым граммов по сто, закусили черствыми сухарями. Куда девать остальное. Фляжки нет. В автобусе поставить – вонь пойдет. А рядом сержант худой, как жердь по фамилии Тараскин. Окликнул. А он этак с вызовом: «Чего тебе, рядовой?»

– Спирт будешь?

Тараскин выхватил котелок и тут же выхлебал, не разбавляя водой, как компот. Котелок бросил и ни спасибо, ни до свидания. «Ну ты и кадр!» – ругнулся Цукан ему в спину.

В ту зиму фронт закрепился на Северном Донце. Транспортный взвод определили на доставку снарядов для артиллерийских батарей. Цукану, как командиру отделения, в тот же день вручили маршрутный лист и схему точек, провели инструктаж, как и куда доставлять снаряды. Выдали требование на получение снарядов на железнодорожной станции, где указывалось время выполнения задания. Заставили расписаться в журнале. Пояснили: «За нарушение, сам понимаешь, под трибунал». Ему жарко стало от всей этой строгости.

После инструктажа появился он перед своим отделением, чтобы объяснить важность задания. Поздоровался громко и весело, а в ответ – тишина. Объявил, что отделение должно выехать на погрузку на станцию Катур. Опять никто не ответил. Делают вид, что копаются с машинами.

Цукан такого не ожидал, но марку надо держать, поэтому подошел к ближайшей машине и громким голосом: