Угрюмов – здоровенный мужик двухметрового роста со шрамами на лице, что делало его похожим на бывалого уголовника, каких только в фильмах показывают, – не хлебал тюремной баланды и характер имел покладистый. Обладал крестьянской рассудительностью. Разозлить его почти невозможно, но если доводили, то мог в порыве гнева вырвать и сломать металлическую грядушку от кровати или переломить стул, как спичечный коробок, что тут же прекращало все споры и распри. Он уцепил Цукана прямо из-под вертолета.

– Беда, Аркаша, четверо суток стоим…

Цукан вырвался из объятий, оглядел старателей, стоявших угрюмой толпой.

– Не бзди, паря, всё будет абгемахт! Давай лучше поборемся.

Старатели загалдели: кинь его, Угрюм, на лопатки одной левой.

– Да мне не до шуток!

Невзрачный, низкорослый и с виду тщедушный Цукан имел крученые мускулы-веревки, как у дальневосточной лиственницы. Он дернул Угрюмова за спецовку так, что она затрещала. «Сдурел, что ли?» Бригадир в полном недоумении и растерянности попытался обхватить Цукана, а тот, сделав полуприсед, вывернулся, оказался сзади и тут же запрыгнул по-кошачьи на спину, стал душить, выкрикивая победное: ну что, сдаешься!

Таманов набычился, глядя, как хохочут и веселятся старатели, собрался одернуть, а потом, что называется – въехал. Скучные люди впадают в анабиоз, а тут авральная ситуация, стоит мертвяком промприбор, их надо как-то взбодрить, а если тыкать в дерьмо, то по делу. Цукан это умел.

Первым делом, когда оживили бульдозер, стал матерно ругать всех и Угрюмова в том числе за то, что не уследили, в солярку попала вода, а это для дизеля страшное дело. Заставил сепарировать топливо. Запитал от бульдозера насосную станцию с помощью механического привода.

– Разминайтесь, орлы! – покрикивал Аркадий. – Учитесь вручную грунт подавать! Мы с тачками и вагонетками всю Колыму отвалами засрали.

Промывка пусть не в полную мощность, но пошла, народ повеселел. Вскоре вертолетчики доставили из Алдана новый якорь с обмоткой для дизель-генератора. Каждый такой рейс обходился в большие деньги, но простой участка обходился втрое дороже. Когда промприбор заработал на полную мощность, Таманов спешно улетел на Чароимский участок, где произошла авария: во время вскрышных работ на полигоне обвалился склон сопки.

Вдобавок ко всем бедам у бульдозера сошла с катков гусеница. Третьи сутки без сна на одном чае, заваренном в полпачки на кружку, Цукан продолжал подшучивать над слесарями, которые трактора никогда не переобували в полевых условиях. Им казалось чем-то фантастически невыполнимым подтащить и соединить вручную полуторатонную металлическую ленту.

– А мы в сорок третьем переобували самоходку под артиллерийским обстрелом. Вот это дело!

Аркадий не то чтобы хвалился, сегодня он и сам удивлялся, что такое когда-то происходило с ним, молодым парнем, и столь же молодым лейтенантом Стаховым, которого давно нет в живых.

– Так ты воевал? – удивились старатели, наслышанные о его лагерном прошлом.

– Тавотницу прибери – и быстро за литолом, – скомандовал Цукан. – Сказки баять зимой будем.

В последние годы у него появилась, как он сам говорил, «чуйка» на золото. Не подвела она его и в этот раз, хотя некоторые старожилы говорили, что «хищнота» весь ручей Быстрый облазила до войны, выбрали там, что могли.

Больше того, однажды к нему пришло видение. Он так и говорил – «пришло». Привиделся большой прогорающий костер и старый якут – у него пару раз покупал оленину. Таежник распотрошил глухаря и протянул к нему ладонь с мелкими охристыми самородками, которые вытащил из желудка. Цукан знал, что птицы нарочно заглатывают мелкие камешки, это помогает переваривать твердый корм. Такое не новость. Но старый якут сказал отчетливо, оглаживая редкую бороденку: