– Простите меня, я к исповеди! В монастыре молилась за своих родных батюшек!

И – затор минут на сорок. После, как следствие: чрезмерная усталость, мысли врозь, священник торопит – хоть плачь. И в следующую субботу – точно так же. Однажды Стеша не выдержала и сказала, сжавши виски:

– Теперь – ожидание на сто лет!

Анна Феодоровна довольно часто влетала на исповедь ровно перед Стешей.

Прошлой Пасхой Анна Феодоровна сидела возле храма на лавочке и всех усиленно просила о ней молиться: мол, очень сильно болеет. На больную она не походила никак. Старческие ноги выдерживали не только продолжительные богослужения, но и бесконечные провожания после.

Спустя какое-то время Анна Феодоровна появилась в монашеском облачении. Как замечала Стеша, облачение на ней было всегда тщательно отглажено, чисто и ухожено. И будто всегда новенькое. Особенно хорошо было летнее, белое.

Таинство исповеди. Икона. Конец XIX в.

Она казалась заново рожденной. Только вместо одной Анны Феодоровны теперь в Алексеевском была чуть не сотня.

Б.М. Кустодиев. Монахиня. 1920.

Спустя какое-то время Анна Феодоровна появилась в монашеском облачении

Теперь матушка Анна спешила к началу службы в храм. За ней шел один из алтарников и нес венский стул. Потом монахиня на этот стул усаживала старушку, а сама летела в другой конец храма: показывать знакомой молитвослов для слабовидящих. Ее вытянутое аристократическое лицо и черная шаль постоянно попадались Стеше на глаза, стоило только прийти на подворье. Монахиня, кажется, присутствовала везде и всегда. Могла взять знакомого под руку, во время богослужения вывести в притвор и что-то долго объяснять, уговаривать, утешать.

На Прощеное Воскресение Стешу вдруг цепко схватили за руку. Не вырвешься! Так и есть: матушка Анна.

– Голубушка, простите меня! Я слышала, вы живете совсем одна.

Стеша даже вздрогнула: с такой силой монахиня пожала ей кисть.

– Простите меня, матушка Анна! За все – слава Богу.

– Голубушка! – воскликнула монахиня, сгребла Стешу в охапку, обняла и прижала к груди. – Вы ведь Стефания?

– Да, Стефанида.

– Святое имя! Помолитесь обо мне, грешной, а я вам пригожусь еще.

И матушка Анна исчезла в глубине храма.

Стеша потом видела, как она тащила за руки: справа и слева – мужчину и женщину. Очевидно, своих родственников.

– Я у вас его забираю нынче, вы только на меня не сердитесь. Но хочу обещать, что выгоню. Я и в прошлый раз его выгоняла, да сам не шел.

Обогнав Стешу, странная компания оказалась возле темно-синей новенькой «Лады». Припарковано авто как раз напротив фонаря. Монахиня величественно села на переднее сидение. Стеша, как следует, поклонилась перед выходом, прошептала короткую молитву. И затем нечаянно взглянула на ярко освещенное фонарем авто. Монахиня села рядом с водителем. Лицо матушки Анны показалось Стеше необычайно сосредоточенным, отрешенным. Едва пошевелив устами, монахиня перекрестила дорогу и перевернула четки.

Ясное солнышко смутилось, и небо затянули теплые южные тучки. Косматые, неприбранные, повылезавшие из теплых берлог воздушных лесов и чащ. Прилетели первые птицы: попить талую воду, чтобы птенчики выросли крепкими и здоровыми. К полудню засвистел, закружил тонкий и коварный мартовский ветер, от которого невозвратно мутится ум. Кто вполне узнал его силу, для того уж никакой другой погоды не существует. Тот только и ждет, что снова придет он, влажный, слабый и почти смертельный.

На первой вечерней постовой службе Мила не было. Понятно: задержали на работе или пошел к духовнику. Но все же неприятно. Понемногу Вета утешилась. В полусвете храма вздрагивал голос отца Игнатия – читался псалом «Живый в Помощи». Вета иногда ловила себя на том, что если она и помнит что об отце Игнатии, так это голос: высокий, мелодичный, какой-то мяукающий. И руки: иссохшие длинные пальцы. Не раз приходило Вете на ум, что в первые дни Великого Поста в храме собирается весь народ. Именно народ. Словно кроме храма, нигде людей нет. И добрая теснота, и коленопреклонения, и покаянный свет свечей – все возвещало душе о начале какого-то большого изменения. Как его назвать? Поход, строительство?