– Мне-то что с того? – Людмила подняла на подругу злые, мокрые от слёз глаза. – Легче что ли? Пусть его хоть сгноят в той тюрьме! Что мне с этим делать?

Она с силой ударила себя по животу.

– Сдурела?! Что ж ты так лупишь-то по нему? – ахнула Галина. – Хочешь избавиться, иди к врачу. Или вон к старой Макаровне, что в Калюжном, напротив мельницы живёт. Она тоже таким делом промышляет.

– Нельзя, – простонала Людмила. – Узнают. Мне бы по тихому как-то надо.

– Погубишь ты себя, Людка, – покачала головой Галина. – Признайся лучше Алёшке во всём, покайся. Я свидетелем буду. Он поймёт, если любит. И простит. Вот увидишь.

Молча поднялась Людмила со скамьи и, бросив на подругу тяжёлый взгляд, ушла домой. А там, забравшись повыше на чердачную лестницу, плашмя упала вниз. Сильно ушиблась Людмила, продышаться даже не сразу смогла, но нужного не добилась. Тогда она решила выпить отравы, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы вызвать выкидыш.

Неделю после этого пластом пролежала в кровати, похудела так, что одни глаза остались. И испуганный Алексей не знал, что ему делать с заболевшей женой. Хотел к врачам отвезти, но она такой крик подняла, что он не решился больше тревожить её. Но потом, намучившись с ней, он всё-таки вызвал местного фельдшера.

– Анатолий Васильевич, помогите. Извела меня уже упрямая баба. Плохо ей, а от чего, не говорит.

– Не волнуйтесь так, голубчик, – сказал тот, – если понадобится госпитализация, мы обязательно сделаем это. – И добавил, осмотрев больную: – Симптомы вашей жены очень похожи на отравление. Но её жизни ничто не угрожает. И жизни ребёнка тоже, сердечко бьётся, я его слышу. Ну, почему вы скрываете свою беременность, дорогуша?

Вместо ответа, Людмила горько заплакала.

– Людка, тетёха ты бестолковая, – всплеснул руками Алексей, проводив фельдшера. – Что ж ты молчала?!

– Боялась я сказать тебе, Алёшенька, – рыдала она, вздрагивая всем телом. – Думала, что не захочешь ты его…

– Дурёха, – он обнял её, крепко прижав к себе. – Разве это плохо, что нас, Кошкиных, ещё больше станет?! Четверых воспитываем и пятого воспитаем. Какие наши годы?

Так и пришлось Людмиле смириться со своей беременностью. Только в этот раз она носила ребёнка по-другому. Тяжело, плохо, с постоянным недомоганием и головными болями, которыми никогда раньше не страдала.

– Видать, отрожала ты своё, мать, – говорил жене Алексей. – Раньше вон как легко носила, а теперь одни мучения с тобой.

– Помолчи ты, – просила его Людмила. Ненависть к зародившейся в ней жизни стала выплёскиваться наружу и характер всегда весёлой, неунывающей женщины стал злым и сварливым. – Господи, сил моих уже нет. Хоть бы скорее конец…

Алексей, качая головой, смотрел на жену, будто не узнавая её.

И вот теперь всё было позади. Алексей подошёл к кровати и ещё раз взглянул на новорождённую, которая странно морщила крошечный острый носик и дёргала пухлыми губками.

– Нет, точно не в меня, – проговорил он. – Так и на мать вроде не похожа. Может, перерастёт?

– Пап, кто родился? – свистящим шёпотом спросил шестилетний Гриша. – Братик?

– Нет, сестричка, – отозвался Алексей, оглядываясь на столпившихся у порога детей. – Девочка у нас.

– Ой, страшненькая какая! – прикрыла рот ладонью Шура. – На кикиморку похожа. Как звать её будем?

– Любой она будет, Любашей, – нахмурился, услышав слова дочери Алексей. – И не страшненькая она совсем. Просто новорождённая. Вы все такие были. Так, ладно, хватит болтать! Суп на плите, ешьте и спать. И не дай вам Бог мать с дитём разбудить. Шкуру спущу!

Дети отцовских угроз не испугались, он никогда не бил их и, хотя воспитывал строго, всегда жалел.