– Кто ж родился? – спросила Анфиса.

– Девчонка, – вздохнула Евдокия. – Шустрая такая, остроносая. Покажу тебе как-нибудь, сейчас дома оставила, спит она. Да Бог с ней. Сама-то ты как?

– Да как? – передёрнула плечами Анфиса. – Жива и слава Богу.

– Вот и ладно, – Евдокия поднялась, опираясь обеими ладонями о стол. – Пойду я, Анфиса. А то внучка проснётся, а меня нет. Махонькая она ещё, несмышлёная…

Давно закрылась калитка за Евдокией, а Анфиса всё смотрела и смотрела ей вслед, думая о том, что сейчас услышала. Нет, ей не жаль было прошлого, глупо жалеть о том, что не можешь изменить. Давно не вспоминала она и Александра. За те горькие годы, что она провела в сибирском лагере, жизнь так гнула и ломала её, что от прежней, жизнерадостной Анфисы в ней совсем ничего не осталось.

Она научилась долбить, загружать и перевозить в тяжёлой, деревянной тележке горы мёрзлой земли, вбивать сваи, валить лес. Привыкла есть на завтрак мутную серую баланду, в обед обходиться черпаком прогорклой каши, а ужинать рыбной похлёбкой, от которой мутило всех новичков, впервые пробовавших её. Ещё хуже кормили в карцере, куда Анфиса попадала несколько раз. Там в сутки заключённому полагалось триста грамм хлеба, миска баланды и кружка воды. И всё.

Анфиса покрутила в руках кружку с недопитым чаем и скривила губы в жалком подобии улыбки: интересно, сможет ли она когда-нибудь забыть всё это? Валька Бацилла, близкая подружка Анфисы, тоже отбывавшая срок за убийство, любила повторять ей:

– Эх, Анфиска, никого не слушай, время – плохой доктор, оно боль не лечит. Время учит с ней жить. А жить ты будешь долго, я чувствую.

Анфиса верила неугомонной правдорубке Вальке, потому что вечная боль, плескавшаяся в её глазах, была необъятной и искренней: муж Валентины, спьяну не разобрав, кто перед ним, насмерть забил двух её детей, сына трёх и дочку пяти лет. Вернувшись с работы домой, Валя нашла их бездыханными возле спящего отчима, и в отчаянии схватилась за нож…

Анфиса вздохнула: значит, Тамара родила дочку, хоть кого-то оставила на земле после себя. Тамаре повезло… А вот ей и Валентине – нет. Подруга Анфисы умерла у неё на руках от лихорадки, которую никто не думал лечить. Уходила она в страшных учениях, но с улыбкой на губах и всё повторяла: «Заждались меня доченьки. Скоро встречусь с ними. Совсем немного уж осталось». И Анфиса понимала её, хотя твёрдо знала, что после жестоких побоев, которыми её не раз награждали в лагере, быть матерью она никогда не сможет.

Анфиса убрала чашки, вышла во двор и подняла взгляд к небу: серые тучи собирались в тяжёлое, свинцовое полотно, угрожая пролиться на землю холодным, осенним дождём. Сколько раз она видела такое небо там, в холодной Сибири, во время невыносимо тяжёлой работы, от которой обессиленные люди умирали и встречали смерть как избавление. А вот Анфиса выжила. Знать бы только, зачем.

Она по привычке пожала плечами и снова принялась за траву.

***

Уже начало темнеть, когда в дверь Анфисы постучали. Она открыла и увидела на пороге Евдокию. У её ног стояла большая корзина, доверху заполненная всякой снедью. Анфиса увидела овощи, какие-то крупы, пару уже ощипанных уток, хлеб, завёрнутый в газету.

– Вот, это тебе, – показала на гостинцы Евдокия. – У тебя же ничего нет.

– Я же сказала, что мне ничего не надо, – начала Анфиса, но тётка перебила её:

– Тогда выбрось!

Не желая больше спорить, она отвернулась от Анфисы и пошла прочь. И только у калитки услышала негромкое «Спасибо!», брошенное Анфисой ей в спину.

***

Ещё несколько раз Евдокия оставляла у порога Анфисы корзины с нехитрой провизией, но в дом не заходила, а потом вдруг привела с собой худенькую остроносую девчушку и сказала: