– А кто такой мауляй?

– Очень красивый и очень жестокий человек, – сказала она многозначительно, – в день его рождения вся конница съезжалась на большую площадь, лошади в самых красивых попонах, конники в лучших одеждах и украшениях, с длинными саблями. Мауляй обычно сидел на троне под высоким алым балдахином.

– А что такое балдахин?

– Вроде навеса, – сказала она уже недовольно и продолжала медовым голосом: – Конники мчались во весь опор по равнине, вздымая тучи пыли и рассекая воздух саблями, прямо к мауляю. У всех перехватывало дыхание, казалось, конники наедут на мауляя, но уже за несколько шагов, ну вот так, как ты от меня, они удерживали лошадей поводьями, поднимали их в знак приветствия на дыбы…

– Но так же не положено, – сказал Джон. – Это очень плохая выездка. Бен так говорит.

– Они лучшие конники в мире. Это всем известно.

– Нет-нет, не может быть, если они так ездят. Это самое последнее дело. А они туземцы?

– Да, конечно.

– А Бен говорит, что туземцы нелюди.

– Ну, он, наверное, имел в виду негров. А эти – чисто семитского типа.

– А это что такое?

– То же самое, что евреи.

– А Бен говорит, евреи еще хуже туземцев.

– Господи, мальчик, какой ты строгий. Я тоже когда-то была такая. Жизнь учит терпимости.

– Бена жизнь не научила, – сказал Джон. – А когда мама приезжает? Я думал, она здесь, а то я б лучше картину дорисовал.

Однако, когда за ним пришла няня, Джон сам, без приглашения, подошел к Дженни и поцеловал ее на прощание.

– Спокойной ночи, Джонни-лапочка, – сказала она.

– Как вы меня назвали?

– Джонни-лапочка.

– Как чудно́ вы всех обзываете.

Наверху, мечтательно помешивая ложкой хлеб с молоком, Джон говорил:

– Нянь, а княгиня очень красивая, правда?

Няня фыркнула.

– На вкус, на цвет товарищей нет, – сказала она.

– Она даже красивей мисс Тендрил, правда. По-моему, она красивее всех, кого я видел… А она не придет посмотреть, как я купаюсь?

Внизу Дженни говорила:

– Дивный ребенок. Обожаю детей. Для меня это была такая трагедия. Мауляй впервые показал свое истинное лицо, когда узнал, что у меня не может быть детей. Не моя тут вина… дело в том, что у меня смещена матка… Не знаю, почему я вам все это рассказываю, но я чувствую, вы меня поймете. К чему понапрасну терять время и таиться, если наперед знаешь, что сойдешься с человеком… Я всегда знаю, кто станет мне подлинным другом…

Полли и Бренда приехали к семи. Бренда сразу же прошла в детскую.

– Ой, мам, – сказал Джон. – У нас внизу такая красивая тетя. Попроси ее, чтоб она пришла сказать мне спокойной ночи. Няня говорит, она не придет.

– А папе она понравилась, как тебе показалось?

– Он почти все время молчал… Она ничего не понимает ни в лошадях, ни в туземцах, но она здорово красивая. Пожалуйста, попроси, пусть она ко мне придет.

Бренда спустилась и нашла Дженни с Полли и Тони в курительной.

– Ты имела бурный успех у Джона Эндрю. Он не хочет ложиться спать, пока тебя не увидит.

Дамы вместе поднялись в ночную детскую, Дженни сказала:

– Они оба такие симпатяги.

– Ну как у тебя с Тони? Извини, что я не поспела к твоему приезду.

– Он такой участливый и мягкий… и такой печальный.

Они присели на кроватку Джона.

Джон выполз из-под одеяла и прильнул к Дженни.

– Марш под одеяло, – сказала она, – не то я тебя отшлепаю.

– Больно отшлепаете? Пожалуйста, я не против.

– Господи, – сказала Бренда, – ты просто потрясла его воображение. За ним такого никогда не водилось.

Когда они ушли, няня распахнула настежь второе окно.

– Фу, – сказала она, – всю комнату провоняла.

– Неужели тебе не нравится? По-моему, ужасно приятный запах.

Бренда проводила Полли в Лионессу. Это были обширные покои, обставленные мебелью атласного дерева для короля Эдуарда, когда, еще в бытность принцем Уэльским, он однажды собирался приехать на охоту в Хеттон, да так и не собрался.