– Не могли бы вы ехать быстрее. Вам сейчас стекло разобьют.

– Правильно, что отказались: дареное впрок не идет. Подарил одной даме роллс-ройс, а она… не беспокойтесь – стекла непробиваемые… человека сбила на нем – с пути истинного. Меня же и обвинила. Если б не дал, мол, подарок коварный, никого бы не задавила. За то, что он ее бросил. В суд на меня подала, чтобы я ее любовника с того света вернул. Что я, Орфей? Когда же адвокат предложил фетиш опасный вернуть, возмутилась. Дареное, мол, не возвращают. Вы, я надеюсь, пешки… от пешеходов, соответственно… конем этим сбивать не намерены? Каламбур… не вполне получившийся, правда.

– Роллс-ройс, полагаю, ворованный?

– В бытность мою у графини садовником… де Сада читал по ночам для нее… пришлось изображать всех персонажей в лицах. Представляете, что мне пришлось пережить? Кем я только с ней не перебывал: мужем, шофером, садовником, а ныне изгнан из дома и вынужден воровать роллс-ройс, ранее мне принадлежащий, на коем никто уже нынче не ездит. Они специально сделали так, чтобы двигался медленно, чтобы можно было меня догонять. О, нас окружают. Я ретируюсь…

– Эй, вы куда?

– Нет, это не мой роллс-ройс, – поясняет Адамсон мгновенно образовавшейся толпе местных жителей, – нет, я его не украл… – отвечает он на обвинения.

– Это ведь роллс-ройс графини, – спрашивает все тот же толстяк с моноклем. – Как вы в нем оказались? Расскажите, что вы разглядели на сей раз. Воспользовались моей лупой и своим фабер-унд-фабером? Судя по вашему виду, вы парень не промах. Не перепутали место применения карандаша? Надеюсь, не промахнулись в нужный момент?

Всякие попытки молодого человека выйти за пределы города пресекаются в тот самый момент, когда удача, казалось, находится на расстоянии протянутой руки, у дверей проходящего автобуса. Все жители, кажется, заняты только его взаимоотношениями с Протеей фон Бальтазар. По мере того, как характер его пассия становится стервозней, шутки окружающих приобретают все более брутальный характер. В номере гостиницы юноша обнаруживает гроб вместо кровати, а после требования убрать его, начинается шутовское представление. Под дикий хохот честной компании его укладывают в гроб и укрывают визжащим что есть мочи «одеялом» – пышнотелой служанкой. Его постоянно затаскивают в пивную и заставляют петь, раскачиваясь вместе со всеми на немецкий манер. Если он отказывается пить, вливают пиво через воронку. Но более всего изводят постоянным: «Давай дружить!» При этом обязательные щипки за щеки или хлопанье по спине пригубившего пиво пленника. «Называется, фонтан», – исходит от хохота честная компания. Или игра в прятки: «Кого найду, того намну!»

Время от времени с башни замка раздается пулеметная очередь, но местные жители предлагают не обращать на стрельбу внимания.

– Графиня выстреливает одну ленту с холостыми патронами при раздражении и тем самым успокаивается.

– Злые языки, – добавляют другой доброслов, – утверждают, что в каждую ленту Цирцея вставляет один патрон с настоящей пулей. Никого еще не убила, но кое-у-кого стекла в окнах разбила. Живи опасно!

– Молодой человек, не хотите ли прокатиться с ветерком? – открывая двери машины, предлагает ему все тот же шофер.

– А, старый знакомый. Опять украли роллс-ройс?

– Не опять… садитесь… а в очередной раз. И не украл, а позаимствовал. Как вас зовут, молодой человек?

– Адамсон, Александр Адамсон.

– Вы англичанин, датчанин, австриец, тьмутараканец или, может быть, чех?

– Отец у меня немец, а мать русская…

– А-а, русский?! Будучи двойником господина Распутина…