А жалость – это именно то, чего я никогда не потерплю. В груди начинает клокотать ярость, но срываться на бедном, ни в чем не повинном охраннике не самая разумная идея. Он просто выполняет свою работу. И делает это хорошо. Но очень странно, что он вдруг начал обращаться ко мне на Вы.

– Как это запрещено? Где он? – Я остановилась как вкопанная.

– Мне не велено. Я выполняю приказ, простите, – проговаривает Стифлер и виновато опускает взгляд.

– Приказ, значит. Мило. Очень, – пытаясь совладать с собой, я то и дело сжимаю руки в кулаки, чтобы почувствовать боль от впивающихся ногтей в кожу ладоней.

Физическая боль на секунду притупляет душевную, которая готова разорвать меня на мелкие кусочки.

– Хорошо, – смиренно произношу я. – Но можешь мне хотя бы дать свой телефон. Я только позвоню и от…

– Нет, мисс Каплоу. Я не могу, Нейтон меня предупреждал об этом, – обрывает меня на полуслове Стифлер. – Правда не могу. Это может стоить мне работы. Вы же знаете, я не могу ее потерять. Нейтон приказал мне молчать, если Вы явитесь.

И как будто сжалившись надо мной, он всё-таки добавляет немного ясности, тем самым отрезвив меня и дав понять, что все это не шутка.

– В доме никого нет. Они собрали вещи и уехали в аэропорт часа два назад. Дом выставили на продажу.

Я рычу и яростно топаю ногой, как пятилетка, у которой отобрали любимую конфету. Чувство несправедливости так и поглощает все мои внутренности.

– А как же ты? Только что ведь говорил, что тебе нельзя терять работу, а раз они уехали, то какая здесь надобность в тебе? – Злостно выплевываю эти слова и тут же осекаюсь, думая, что могла обидеть Стифа.

– Пока дом не продадут, я тут нужен для охраны территории. Как новые хозяева заедут, я тоже уеду в Нью-Йорк. Мистер Хилл, Доран, предложил мне продолжить работу у них, и я, конечно, согласился, – объяснил Стифлер, нервно почесывая шею, как будто ему было неудобно за то, что его они из своей жизни не выкинули, как меня.

– Конечно. Всё-таки Нью-Йорк. Понятно. Прости, Стифлер. Я просто совсем ничего не понимаю…, – глаза начинает пощипывать от совсем близко подкативших слез.

И чтоб не разрыдаться на глазах у охранника и не напугать его до смерти такой неловкой для него ситуацией, а я вижу, что он готов сквозь землю провалиться, потому как не знает, как себя вести, я выдавливаю из себя еле уловимую улыбку, прощаюсь и ухожу прочь с территории этого дома и, видимо, из жизни всего семейства Хилл.

* * *

– А́ртур, это ты? – Реагирует на шум в прихожей мама.

Этот шум издаю я, со всей дури захлопнув входную дверь и топая каблуками по паркету, при этом громко бубня себе под нос ругательства в адрес моего то ли настоящего, то ли бывшего возлюбленного. Не знаю, как сейчас его классифицировать, ведь то, что он по всей видимости бросил меня, не отменяет моих чувств к нему, которые сейчас сжирают меня изнутри заживо.

Мама заходит легкой походкой в прихожую и удивляется, увидев меня.

– Элсени? Доча, ты что здесь делаешь? Почему не в школе? И-и-и, – немного растерявшись, она добавляет: – Что с тобой?

– А что со мной?

– Ты будто с войны вернулась. Ты плакала? Что случилось? – Обеспокоенно подбегает ко мне и обхватывает мое лицо своими теплыми ладошками.

Моя мама самый нежный человек на этой планете. Вечно воздушная, она будто плывет, а не идет. Сегодня она выбрала для себя свободное, струящееся ярко-желтое платье в белый горошек длиной до колен, а из пшеничных волос сделала высокий, слегка неопрятный пучок, но он очень ей шел и гармонировал с общим внешним видом. Она вечно на каблуках и с макияжем, за исключением того времени, когда занята съемками, тогда она выбирает то, в чем ей максимально удобно работать без зажимов и дискомфорта. Все-таки работа фотографом обязывает быть гибкой и быстрой, как ментально, так и физически. Вне профессиональной деятельности моя мама – образец настоящей идеальной женщины. Мой пример.