– Он убить мог? – резко спросила Ольга.

– Убить любой может, надо только поставить человека в соответствующие условия. Иногда убийство единственный выход. Но Соньку Лизун убить не мог, – майор на секунду замер, обдумывая и, всполошившись, добавил, – не-а, не мог! За неё кого-нибудь, пожалуй, пришил бы, хотя тоже проблематично.

Исайчев встал, отошёл в сторону от стола, закурил. Сделал несколько затяжек, резко побежал и, с разбега повис на заборе, подтянулся. Мужик всё так же лежал на земле в позе Христа, только сейчас повернул голову и косил безумным глазом на половинку туловища Исайчева, торчавшую над кромкой забора.

– Ты как! – громко спросил Михаил, – очухался? Поговорить с тобой можно?

Собака услышала чужой голос, вылетела из будки и опять, как и тогда, оглушительно залаяла, скаля зубы.

– Чуча, брысь! – зашипел мужик, ошалело посмотрел по сторонам, повернул голову к Михаилу, предложил, – Перелезай раз подпрыгнул, чё висишь?

– Вставай! Сейчас придём, – сообщил Михаил, оттолкнулся от забора, спрыгнул, отряхнул ладонь о ладонь, пошёл обратно к Ольге и Конопаткину.

– Тимофей, последний вопрос: ты что-нибудь странного об отце Петра Мизгирёва знаешь? У него вторая семья была или мать Петра его первая и последняя жена?

– Владислав Мизгирёв местный и жена его тоже. Когда в армию призвали, пошёл служить на подлодку. После службы вернулся на родину. Женился. Занялся бизнес-рыбалкой. Деньги качал насосом. Жена на побегушках, он ублажал «бугров». К нему такие шишки приезжали, мы все прятались, не дай бог им дорогу перебежать. Потом заболел, нашли ревматоидный артрит, рыбалку пришлось забыть. Мизгирь немного ещё поскрёбся, а когда жена скоропостижно умерла от саркомы, всё продал и уехал к сыну в Сартов. Больше ничего сказать о нём не могу. Одна деталька в этой истории вызывает интерес: свадьбы два друга Степан Островский и Владислав Мизгирёв играли в один день и в одном месте. Такой вот коллективный праздник получился. Хвалынь гудела дня три.

– Эй! – раздалось из-за забора, – вы где? Чё я тут разлёгся-то?

– Надо идти, – дёрнула мужа за рукав Ольга, – На земле лежит, простудится…

– Не простудится! – усмехнулся Исайчев, – Там земля от костра так прогрелась, что не задымился бы, но идти надо… Тимоха, ты с нами или как?

Майор отрицательно покачал головой и Михаил протянул Конопаткину руку:

– Тогда пока, даст бог свидимся при лучших обстоятельствах.

– Извини, друг, мне пора в кресло, народ волнуется, – майор крепко пожал протянутую руку, обернулся к Ольге, добавил, – замечательная у тебя жена. Приезжайте, Оля, к нам летом. Здесь красота! В наших местах Волга, как море разливается ни конца, ни края не видно.

Конопаткин уже подошёл к калитке, как из сарая выскочил дед Сергей Сергеевич и, расплёскивая на бегу молоко из двухлитровой банки, припадая на одну ногу, помчался вдогонку:

– А молочко-то… молочко…

Конопаткин жестом остановил деда:

– Гостей потчуй, они такого молока отродясь не пили, городские…

– Ты деду за обед денежку оставил? – тихонько спросила Ольга, и пролезла в соседский огород сквозь знакомый лаз.

– Под банку положил…

Мужик лежал на прежнем месте, только согнул ноги в коленях и руки скрестил на груди.

– Вставай! – предложил Михаил, – побеседуем…

– Мне и так удобно, говори чё пришёл? – мужик стрельнул глазами на Ольгу, замер осматривая её с ног до головы, спросил добавив в голос елея, – она тоже беседовать будет, или как?

– Буду, буду, – кивнула Ольга, – тебя как зовут?

– Мамка Борькой, а для вас Борис Константинович Полушкин. Вы, небось, из Сартова пожаловали?