Это что, обычное дело для Синода – пожитки архимандритов «запечатывать»? А раз запечатали, так и увезли в одному Синоду известном направлении? Именно так, надо думать, коли Татищева друзья, не последние в империи люди, никаких концов сыскать не смогли.
В итоге получается вот что. Мелхиседек Борщов отсылает Татищеву список с древней, никому дотоле не известной рукописи, очень похожей на драгоценнейший старый оригинал, в которой очевидец и главнейший участник событий красочно описал, как «Путята крестит мечом, а Добрыня огнём» и ещё много интересного о происхождении Руси. Татищев эти тетрадки читает, восхищается и срочно просит Борщова прислать ещё тетрадок из той же книги. При этом подозревает, а скорее всего даже просто знает, что Мелхиседек хитрит, что никакого «монаха Вениамина» и в помине нет, а это Мелхиседек «конспирируется». И Татищев в его игру играет, виду не подаёт. При этом, не сомневаюсь, у себя дома в столице, в кругу друзей и единомышленников радостно делится бесценной находкой. Все с нетерпением ждут «продолжения», обсуждают возбуждённо, гадают, что же там дальше будет про Владимира с Добрыней и Путятой, про первого на Руси митрополита Михаила…
После тысячи лет российской истории со всеми её радищевыми и солженицыными невольно закрадывается внутрь некая тревога. Потому что вот она и новость: Мелхиседек «умер». Чьи пожитки на Руси всю жизнь растаскивали? Репрессированных (после того, как власть своё отбирала – «запечатывала»). Чьи секретари «скрывались»? Опальных партийных начальников. Татищев что – случайно слова в своём рассказе расставил? Вряд ли, он писатель на выражения скупой и точный. Правда, слов «был уличён в разглашении тайны и за то наказан» не использовал. Но зато все остальные, с подобным развитием событий согласные – использовал. Зрячий да увидит, умный да поймёт.
И с чего бы это Василий Татищев – очень крупный чиновник при императрице, которого голыми руками не возьмёшь[33] – чего это он, думаю я, так осторожничал, всё одними намёками изъяснялся, невинность намерений своих выпячивал? В остальном-то его труд – чудо ясности и прозрачности и мысли, и языка. Неужели с самой императрицей заспорил? Так ведь «пожитки» – то не она «запечатала». Синод. И знал ведь, не сомневаюсь, Татищев, какое такое мнение этот самый Синод, главный татищевский «оппонент», императрице старательно внушает. И вот он именно императрице, думаю, и адресует – прямо в той же главе – последний аргумент в этом своём «осторожном» заочном споре с иерархами:
Мне же известно, что в Новгороде у диака архиерейского есть древний летописец, из которого видел у архиепископа Прокоповича выписку о счислении древних весов, денег и мер, а также грамоту Ярославову о вольности новгородцам, которую нигде в манускриптах не нахожу – я чрез многих приятелей просил у оного, чтоб дал её хотя бы в его доме, наняв писца, списать, только добиться не мог. Почему видим, что разные древние истории в разных руках находятся, чрез что многое от всеобщего ведения остаётся в сокрытии. Сего ради я сию выписку (летопись Иоакима. – А.Б.) особою главою положил…
Поразительная концовка, если учитывать одновременно и первую фразу, с которой Татищев (Миллер?) эту свою «особую» четвёртую главу начал. Цитирую:
…хотя все наши и польские историки Нестора Печерского за первейшего историка русского почитают, однако ж то довольно видимо, что прежде его писатели были, да книги те погибли или ещё где хранятся, или, каких-либо обстоятельств ради, от неразумных пренебрежений, как то часто примечаем, что по неразумению малые книжки или тетрадки, великого разуму и нужные к ведению, из-за малости презирают, а великие, баснями и ложью наполненные, предпочитают, и так оные полезные в забвение предаются.