Если кратко, то в античные, до-христианские времена главная разница между Раем и Адом была в том, что пребывавшие в Раю не имели памяти, а пребывавшие в Аду, nolens volens, помнили всё (что справедливо, потому что и впрямь очень мучительно).
Ну и куда же тогда мог хотеть попасть сохранявший пока ещё свой здравый ум выдающийся, если не гениальный, историк, философ и правовед, который к тому же пол-жизни посвятил изучению и популяризации как раз этих самых античных времён?
Да и разве настолько уж сложно заметить, что этой до заурядного обычной в его устах античной аллегорией – ведь речь-то о Платоне, Плутархе, Таците – Макиавелли на самом деле сказал своим друзьям:
«А я вот всё равно считаю, что потеря памяти не облегчение и не награда, а сущее наказание!».
Другими словами – нет на свете ничего дороже, чем пребывать на равных в сообществе мудрых и знающих людей. Чего бы это ни стоило. Ничего не побоюсь!
Хорохорился, наверное, чуя Смерть уже совсем рядом. Всё ещё пытался выпендриться перед друзьями, как когда-то; уж он-то умел, а они, такие же, как и он, несгибаемые весельчаки – ценили. Хотел уйти и остаться в памяти – с шуткой, с улыбкой на устах, навсегда…
А ведь это и есть та самая трёхмерность человека, которую можно взять да и «распластать на двухмерной доске». Та самая человечность, с которой можно сделать так, что её «почти не останется». Останется – посмешище, нелепость, которые даже убить – и то не жалко, и не зазорно.
И будет такое осквернение человека более эффективно, «нежели даже убийство, как таковое». И будет оно поэтому ещё и более безнравственно. Особенно если знать, как вот в случае с Макиавелли, что уже своей рукой и на бумаге написал он как-то в письме приятелю вот такую недвусмысленную фразу[8]:
…считаю, что единственный надёжный способ найти дорогу в рай это – выяснить сначала, по какому пути попадают в Ад, и потом уже на этот путь не ступать.
Но пропаганда потому и пропаганда, и чёрная она тоже потому, что имеет, особенно в исполнении Церкви, вполне божественно-дьявольскую способность вспоминать и забывать, просто не замечать всё, что ей заблагорассудится, в любой момент, когда посулит ей сей райско-адский выверт какую-никакую выгоду.
С ПЕРВОЙ же фразой – про неразборчивость в средствах – и вовсе всё просто. Взята она – или точнее вырвана – из «Рассуждений…», Книга 3, глава 41.
Говорю «вырвана», имея в виду – вырвана из контекста. Ведь в этой главе Макиавелли высказывает вполне конкретную и довольно очевидную мысль: если Отечество в опасности, если ему реально грозит гибель, то защищать его можно и нужно любыми средствами; достойны они или нет – не имеет в этом случае никакого значения.
Казалось бы, тут и спорить не о чем. Любая Отечественная война – это первобытная злоба и последний яростный выпад загнанного в угол зверя, рвущего на куски всё и вся, изготовившегося убивать до последнего своего вздоха. Ему уже некуда бежать; выбор у него один: убей – или убьют тебя. Надо обмануть? Обманем. Надо перехитрить? Перехитрим. Надо сдать Москву врагу, заманить его в ловушку и Москву спалить? Сдадим, заманим и спалим. Надо бросить пару дивизий на верную смерть для отвлекающего удара? Бросим – и потом павших братьев помянем[9].
На всё на это – никак не христианское – во все века во всех странах все церкви всех конфессий лучших сынов своих отечеств – благославляли. Благодарные потомки – ставили им памятники и писали их имена золотыми буквами на самом дорогом мраморе.
Доказательство же, что и имя Макиавелли вполне заслуживает той же славной участи, даже искать не надо: оно и так во весь рост стоит в последней главе, заключительным аккордом его якобы наипротивнейшей книги «Государь»: