Бешкеков проснулся ближе к полудню. Вернее сказать, слегка очнулся от пьяного дурмана, клубящегося в голове. Он быстро поднялся, расправив свое сильное тело одним мощным движением. Рядно, обвивавшее его торс, сползло, открывая дневному свету узкие бедра, мускулистые, длинные ноги.

– Пронька, одеваться, – скомандовал он привычно.

– Так, ваша светлость, все постирал. Не высохло.

– Что ж мне теперь, аки херувим порхать?

Хмуро сведенные брови графа дрогнули и он, неожиданно для слуги, захохотал.

– Можно и аки херувим, – поддакнул Прошка. – Все равно никого, окромя нас с вами, в округе нету.

– Найди хоть порты какие, чучело, раз ума не хватило задержаться дома, в Хлебенном до утра. Глядишь, батюшка с утра-то подобрел бы.

Нарядившись в серые груботканые портки, принадлежащие покойному деду Никифору, смотрителю охотничьего домика, которые Пронька отыскал, облазав сундуки, Григорий приблизился к накрытому столу, плотоядно облизываясь. Впрочем, удостоил он своим вниманием лишь сливянку, которую принял внутрь безо всякого почтения к своему благородному происхождению, то есть, осушив графин через горлышко. На закуску, состоящую из соленых огурцов, моченых яблок и хрустких груздей – все, что смог отыскать Прохор в просторном погребе – граф взглянул с отвращением.

– Прохор, ружье, – скомандовал Бешкеков.

– Зачем, ваш свет? – проглатывая слова, опасливо поинтересовался слуга, припоминая гулко хохотавшего Ефима.

– Уток стрелять.

– Какие утки, барин? Не сезон сейчас.

– Да? – Григорий качнулся, потеряв на секунду концентрацию. – Тогда собирай. – Он вытряхнул старательно разложенную снедь из глиняных мисок прямо на стол. – Собирай чашки.

– Зачем?

– Будешь кидать вверх, и кричать «кря!».

Нагруженные кухонной утварью, которая только попалась на глаза, они переправились на остров, расположенный посредине Воскресенки.

Граф приступил к стрельбищам по летящей мишени со всей серьезностью, как будто и впрямь охотился на уток.

Прохор сидел в кустах – ни жив, ни мертв. Он молил Бога, чтобы, плясавшее в руках барина, ружье не пальнуло невзначай в его сторону. Голос у мужика от страха сел и охрип так, что его отчаянное «кря», действительно, напоминало птичий крик.

Впрочем, волновался он зря. Бешкеков стрелял точно, и скоро вся посуда была благополучно перебита. После чего граф вновь впал в уныние и, развалившись среди кустов прибрежного тальника, сказал холопу:

– Проша, давай еще наливочки.

– Можть, хватит, барин? – робко заикнулся слуга.

– Цыц, – беззлобно ответил Григорий и добавил, – сюда тащи, шельма.

Фро бросилась на кровать и прикрыла голову подушкой. Голос Анеты, причитывающей на одной заунывной ноте, настигал её повсюду. Какое там вышивание! Иногда девушка любила посидеть с иголкой, если хотела сделать кому-нибудь подарок, например. На прошлое Рождество она подарила тете шкатулку, вышитую бисером. Такая миленькая получилась вещица. А все почему? Потому, что никто не стоял над душою и не заставлял, как сейчас. Фро покосилась на пяльцы. Конечно, если разобраться, эта задумка с расшитыми золотом купавками тоже весьма увлекательна. Можно заключить в рамку и подарить Мишелю. Будет похоже на настоящую картину.

Мишель относится к ней так бережно. Не будь он братом, можно и влюбиться. Фро вздохнула и натянула на голову еще одну подушку. Как тетя может терпеть этот жалобный стон?!

Нет, ей непременно нужно навестить Анету и подбодрить узницу.

Подскочив к окну, девушка распахнула створки и выставила на подоконник большую вазу с цветами – условный знак, по которому Степка, её маленький обожатель, придет на помощь.