Перекинувший ногу на ногу Разумовский вопрошающе посмотрел на профессора Лившица, точно собирался сказать: мол, что же вы, уважаемый Иннокентий Самуилович, не воспользуетесь случаем и не дадите нам наставления, как должен вести себя профессионал во время работы с пациентами, что он должен и чего ни в коем случае не должен делать в своей профессиональной деятельности.

Однако он ничего не сказал, а только пожал плечами, как будто хотел дать понять профессору, что сейчас не время, да и не место прибегать к серьезным дискуссиям, связанным с техникой психоанализа и профессионализмом психоаналитиков.

Свободно развалившийся в кресле Киреев вообще никак не отреагировал на обращение профессора, давая всем своим видом понять, что ему до лампочки подобные эксцессы, связанные с нарушением некоторыми психоаналитиками терапевтических границ.

Наклонившись вперед, он потянулся к столику на колесиках, на котором стояла наполовину опустошенная гостями бутылка коньяка, и демонстративно плеснул золотистую жидкость в свой бокал.

Вайсман был на седьмом небе от счастья, хотя и не показывал этого гостям.

Как удачно все сложилось!

Он предложил предаться приятным воспоминаниям. Это предложение обернулось тем, что ему самому пришлось защищаться от колких нападок со стороны Разумовского и Киреева. Но благодаря вопросам молодого психоаналитика и последующему пассажу профессора Лифшица можно ловко подбить своих коллег на то, чтобы они поделились своими терапевтическими историями.

«Спасибо тебе, пенёк!» – мысленно поблагодарил молодого психоаналитика Вайсман.

«Господи! Как его зовут? Кажется, Виктор. Или Борис! Черт возьми! Стареешь, брат, стареешь. Не можешь даже запомнить элементарное имя. Э, да ладно! Как-нибудь выкручусь. Главное, что теперь можно брать быка за рога».

Вайсман обвел своих гостей восторженным взглядом и, прервав затянувшуюся паузу, несколько извиняющимся, но в то же время провокационным голосом произнес:

– Коллеги! Я как раз хотел сказать, что если мы поделимся друг с другом своими воспоминаниями о терапевтических историях, в том числе связанных с личными переживаниями по поводу переноса и контрпереноса, то тем самым в опосредованной форме ответим на вопросы нашего молодого и, как отметил господин Киреев, подающего большие надежды коллеги.

Право, это будет потрясающе интересно. Вот так, в рождественский вечер сидя перед камином с бокалами придающего силу коньяка, мы можем позволить себе расслабиться. Причем, в отличие от профессиональных разборок на супервизиях, нам нечего беспокоиться о своем реноме. Мы можем быть предельно откровенными.

Ну, как вам такое предложение? – спросил Вайсман, обращаясь одновременно как бы ко всем и в то же время ни к кому конкретно, чтобы не ставить кого-либо из гостей персонально в неудобное положение.

Что происходило в головах гостей, Вайсман не мог знать. Но, судя по тому, что никто из них не произнес ни слова, его предложение не было встречено с таким энтузиазмом, на который он рассчитывал. Вайсману ничего не оставалось как вкрадчиво, смягчая интонации, уточнить:

– Или мое предложение кого-то смущает?

Повернув голову к Разумовскому, он обратился к своему коллеге, который потягивал коньяк, но при этом выглядел каким-то отстраненным:

– Вадим, ты ведь неоднократно сетовал на то, что психоаналитики не до конца искренни в своих представлениях клинических случаев на супервизиях. Сейчас же в этой дружеской компании можно быть предельно честными друг перед другом и поделиться тем, о чем не решаемся говорить на официальных мероприятиях.

Понимая, что задуманный им план висит на волоске и многое зависит от того, поддержит ли его Разумовский или нет, Вайсман как бы просительно и чуть ли не с мольбой посмотрел в глаза своему закадычному другу: