– Бульвар Вилет! – Повторил Гастон. – Это что-то невероятное.

– Весьма невероятно, действительно, я с тобой согласен, но тем не менее, невероятно и то, что я ещё только собираюсь осмыслить. Оба полицейских, которых я допросил, вначале дали показания, что они сделали эту находку во время обычного обхода в период времени от часу ночи до трёх, не уточняя более подробно время находки, и меня вполне устраивало это заявление, которое очень хорошо согласовывалось с гипотезами обвинения, но позавчера один из этих стражей порядка попросил меня дополнить его показания, и я его допросил в моём кабинете. Итак, он мне сообщил, что со времени его первого допроса он вспомнил, что некоторое время спустя после того, как он подобрал это злосчастное домино, в одной из церквей Бельвиля пробило три часа.

– Итак? – Спросил Гастон, так и не сумевший до сих пор понять, куда его дядя метил этим заявлением.

– Итак, – ответил месье Роже Дарки почти насмешливо, – именно благодаря этому обстоятельству ты сможешь снова увидеть свою мадемуазель Меркантур. И я надеюсь, что ты меня правильно понял… хотя я и считаю, что у тебя решительно не просматривается достаточно весомых качеств и таланта для службы в магистратуре… ведь, немного подумав, ты бы понял, что преступление, совершенное в три часа ночи в Опере женщиной в домино не может быть совершено дамой, выбросившей своё домино на улицу за несколько минут до этих самых трёх часов ночи.

– Это совершенно очевидно и, при наличии такого убедительного доказательства, я совершенно искренне удивляюсь, что у вас ещё остаются сомнения, не позволяющие вам окончательно отпустить мадемуазель Меркантур.

– Не столь уж убедительное, как ты утверждаешь, это доказательство. Поначалу, я действительно был очень поражён тем фактом, что свидетель вспомнил только через пять-шесть дней столь значительный факт, о котором он мне вдруг заявил. Это запоздалое возвращение памяти человеку было очевидно внушено ему предложениями какой-то персоны, не совсем чуждой этому делу.

– И это сделал Нуантэль, – думал в это время думал Гастон, – а я ещё смел обвинять его в безразличии и небрежности!

– И должен тебе сказать, – продолжил судья, – что я справился о моральном облике этого полицейского у его начальства и узнал, что он характеризуется по службе очень даже неплохо. Его руководство считает этого малого неспособным как говорить неправду, так и позволить себя соблазнить вознаграждением. Этот полицейский утверждает, что обсуждая это дело в кафе с каким-то неизвестным ему господином, он вспомнил об этом обстоятельстве в тот самый час, когда зазвонили часы церкви Святого Жоржа, недавно построенной на улице Пуэбла. Этот неизвестный ему заметил, что он должен незамедлительно постараться проинформировать об этой детали судью и буквально заставил его добиться у меня аудиенции.

– Следовательно, всё объяснилось очень просто.

– Хм! Надо было бы ещё узнать, в чьих интересах действовал этот человек, так заинтересованный этим вопросом. Это не могло быть простым совпадением, и если это был, например, друг обвиняемой, необходимо ещё кое-что выяснить относительно его заинтересованности. Но, наконец, я всё-таки посчитал этот факт установленным для следствия. К несчастью, как ты, надеюсь, понимаешь, он противоречит многим другим, столь же доказанным, и чтобы он оправдал полностью и окончательно мадемуазель Меркантур, следовало бы доказать ещё…

– Что? – Воскликнул Гастон, который буквально переминался с ноги на ногу от нетерпения.

– Ну, например, что она не меняла костюм в дороге, не приходила в Оперу два раза, что между её двумя визитами она не совершила поездку в Бельвиль, причину которой остаётся ещё определить, и что в течение этой поездки она не освободилась от своего домино, чтобы переодеться в другое, точно такое же…